Шаман с шумом втянул в себя воздух и быстро стал колотить в бубен:
Все присутствующие много дней подряд искали Майю и теперь с нетерпением ждали, когда же наконец шаман скажет, куда она исчезла.
Но шаман не спешил. Он довольно долго мотал головой, потом сел и, глядя в одну точку, тихим голосом запел:
— Ушла к Вилюю, — возбужденно зашептали в комнате.
— Отсюда восемь верст…
— Как мы сами не догадались сразу там поискать?..
Шаман перестал петь, как бы прислушиваясь к шепоту.
— Проясни свои всевидящие глаза, раскрой всеслышащие уши, — умоляющим голосом ввернул Харатаев, — Скорее скажи, что с нашим жаворонком? Где наша дочь?
Шаман снова стал бить в бубен и чародействовать.
Из груди Ульяны вырвался стон, она забилась в рыдании.
В заключение косматый плут-колдун с особым тщанием подбирал слова своей импровизации, чтобы добиться большего впечатления.
Ульяну в обмороке унесли в другую комнату. У Харатаева все замельтешило перед глазами, и он схватился за стол, чтобы не упасть.
В доме истопили печь, распахнули окна. Всходило солнце. Вот оно показалось из-за темного леса, щедро рассыпая лучи.
Мужчины сняли со взмыленного шамана костюм для камлания. Батрачки накрыли на стол. Все, кто присутствовал на камлании, сели завтракать, обмениваясь короткими фразами:
— Знали бы, что пойдет к реке…
— Везде искали, только не там, где надо…
Шаман, видно, не жаловался па аппетит: плотно позавтракав, он остался ждать обеда.
Уехал шаман на коне, ведя за собой телку, полученную в вознаграждение за прорицательство. За шаманом на втором коне ехал батрак-погонщик. А еще выдали шаману денег — ведь надо запастись сеном для скотины. Шаман был доволен щедростью Харатаева.
С этого дня скорбная весть быстро разнеслась по всему Вилюйскому округу. Стар и мал — все узнали, что дочь головы, Харатаева Майя, повесилась на сухом дереве у самого берега реки, тело сорвалось с него и уплыло по течению…
В те времена верили, что души покончивших с жизнью не принимаются богом и потому вынуждены скитаться по белу свету, оборотясь в злых духов. Это внесло в жизнь Семена Ивановича и Ульяны постоянный страх, который перешел и к батракам: даже днем, входя в хотон, они прислушивались к каждому шороху, вглядывалась в темные углы, чтобы не захватил врасплох злой дух. А вечерами никто не решался выходить на улицу…
III
С тех пор в жизни Харатаевых все переменилась: у них перестали бывать гости, больше не заглядывал во двор и ночлежники.
Ульяна слегка в постель и только недавно кое-как поднялась и стала ходить по дому.
Старика Харатаева словно подменили: он как-то вдруг одряхлел, сморщился, высох, стал не в меру раздражителен. В управе бранился, распекал улусного письмоводителя, отмахивался от дел. Дома ни с того ни с сего набрасывался на батраков с грубой руганью, а то и с кулаками, отчего некоторые из них перешли к другим богачам.