Судьба

Белоглазую необъезженную кобылицу
Жертвуя в дар, умоляем тебя, девица:
Ляг на орон, на который ты садилась,
В постель, в которую ты ложилась,
На подушку, на которую голову клала,
Под одеяло, под которым ты спала, —
Ляг, успокойся, отдыхай.
Нашей мольбе внимай,
Внимай!..

Вдруг шаманы замолчали и стали подкрадываться к идолу. Страшный крик вырвался из шаманских глоток, они навалились на идола и с остервенением стали что-то хватать, ловить, потом, громко хрипя и фыркая, начали валиться навзничь. Девять пар сильных рук схватились за кушаки шаманов, вытащили их из девичьей комнаты и, волоча их по полу, водворили на коврики. По знаку Сыгыньяха в комнату внесли гроб и положили в него идола. Девять человек, не выпуская кушаков, подтащили шаманов к гробу и заставили преклонить перед идолом колени.

Шаман Сыгыньях встал и, словно стряхнув с себя сон, громко запел, двигая коленями полусогнутых ног. Няка и удаганка Алысардах, подражая ему, подхватили заклинание:

Схватили мы — все тут видели —
Дух-оборотень девицы,
Девицы-самоубийцы,
И вдохнули в деревянного идола.
И вот возносим его в гостинцы
За тридевять небес, откуда нет
Никому возврата на белый свет.

Шаманы выкрикивали заклинания, мотали головами, подпрыгивали, плевали на идола. Сыгыньях распахнул настежь двери — клубы холодного пара заполнили комнату. Шаманы, с которых пот катился градом, подошли к распахнутой двери и, приплясывая, опять запели:

Взмыли мы втроем стремительно ввысь,
Где парят лишь двуглавые орлы,
И все дальше и все выше понеслись,
Туда, где царство стужи и мглы.

Растрепанные волосы шаманов, пляшущих около двери, заиндевели, и можно было подумать, что шаманы в самом деле побывали «в царстве стужи и мглы».

Так был изгнан злой дух Майи.

Гроб с идолом поспешно вынесли из дома и закопали в лесу. Шкуру жертвенной кобылицы подняли на дерево, а кости собрали в берестяную посудину и подвесили под шкурой.

По возвращении из леса все сели за столы, как на поминках. Проголодавшиеся шаманы набросились на вино и закуску.

— Теперь можете жить спокойно, — сказал хозяевам Сыгыньях. — злой дух больше не будет вас тревожить: его мы спровадили навеки.

Шаманы остались у Харатаевых еще на день, чтобы отдохнуть после изнурительной борьбы со злым духом. За труды шаманы получили по одной стельной корове, по двадцать аршин ситца и семьдесят пять рублей бумажными деньгами. С тех пор разговоры о злом духе Майи прекратились, и Семен Иванович с Ульяной зажили спокойнее.

V

Шел уже третий год с тех пор как исчезла Майя. Сердечные раны осиротевших родителей постепенно зарубцовывались, боль их притупилась житейскими заботами. Место, где похоронили идола, обнесли железной оградой; над могилкой поставили амбарчик с обелиском из камня и написали: «Здесь погребена инородка Майя Семеновна Харатаева, девица. Родилась в 1876 г., скончалась в 1900 г. Прими, господь бог, душу рабы твоей».

Ульяна часто приходила на могилу оплакивать свою дочь. Могила заросла травой и полевыми цветами. Ульяна, нюхала цвете и приговаривала:

— Родная земля, ты сама украшаешь могилу моей несчастной дочери. — Она гладила нежные лепестки, орошай их слезами. «Умру — пусть похоронят меня рядом с Майей», — думала мать.

Старик Харатаев тоже побывал на могиле дочери, чтобы проверить, как сделана ограда и обелиск, и заплатил мастеру за работу. Первое время, бывая в Вилюйске, голова пытался навести справки о своем зяте, а потом перестал о нем и думать.

Спустя год после того как был изгнан злой дух Майи, от вилюйского исправника на имя головы Харатаева пришел пакет. Улусный письмоводитель взломал печать и по просьбе Семена Ивановича прочитал вслух казенную бумагу. Содержание ее страшно удивило Харатаева. Мировой судья Якутского округа просил Семена Ивановича засвидетельствовать, что батрачка Мария Семеновна Владимирова, работающая по найму в деревне Кильдемцы у купца Спиридонова Иннокентия, приходится Харатаеву родной дочерью и что она обманным путем была высватана головой Намской инородной управы Яковлевым за батрака Федора Владимирова…