Харатаеву показалось, что руки у письмоводителя вдруг запрыгали, голос стал глухим, незнакомым.
— Остановись… — Харатаев тоже не узнал своего голоса. — Дай прийти в себя. — Старик потянулся рукой к бумаге, точно хотел показать, какое место нужно еще раз прочитать. — Так где она батрачит?.. У кого?
Письмоводитель еще раз прочитал.
Харатаев долго сидел, опустив голову, сгорбленный, безмолвный. Наконец, подал голос:
— Моя дочь… батрачкой? Не может этого быть… Яковлев? При чем здесь Яковлев, при чем какой-то батрак Федор Владимиров? Она вышла за молодого купца Гаврильева. Тут какое-то недоразумение… Федор, но не Владимиров, а Гаврильев, купец!
«Какая-то шлюха прослышала об исчезновении моей дочери и решила воспользоваться этим, — с ожесточением подумал он. — Но какой ей резон называться именем моей дочери? Ведь достаточно нам — свидеться — и все откроется. А не козни ли это злого духа? — По спине Харатаева пробежал озноб. — Может быть, старцы так, для успокоения сказали, что прогнали злого духа за тридевять небес, а он как был…»
— Что прикажете ответить? — осторожно спросил письмоводитель.
Харатаев пожал плечами и посмотрел на письмоводителя. «Дай совет, помоги…» — как бы говорили его глаза. Письмоводитель молча положил на стол бумагу и громко высморкался в клетчатый платок.
— Завтра составим ответ, — сказал Семен Иванович и вышел из канцелярии.
В этот день Харатаев уехал домой раньше времени. Не заходя даже в дом, он пошел в лес, к тому месту, где похоронен идол. «А вдруг я живой дочери поставил надмогильный памятник?» — подумал он и заплакал громко, навзрыд. Он поздно заметил приближающуюся к могиле Ульяну, и та увидела его плачущим.
— Ты здесь, — сказала Ульяна, делая вид, что ничего не заметила. — А я ждала, ждала на обед.
Домой они возвращались вместе. Старик решил не говорить Ульяне о письме исправника. «Это известие окончательно ее доконает, — думал он, — все бросит и пешком пойдет в Кильдемцы искать дочь. А вдруг там нет ее и не было. Только разбередит рану. Я как-нибудь сам незаметно съезжу туда».
На следующий день письмоводитель напомнил голове о письме исправника.
— Напиши, что у меня была единственная дочь Майя, которая три года назад скончалась.
Письмоводитель старательно заскрипел пером. Он тщательно выводил каждую букву, явно любуясь своим почерком.
Ответ, сочиненный письмоводителем, Харатаев выслушал молча. Из ответа явствовало, что он, голова Средневилюйской инородной управы Семен Харатаев, никак не может признать какую-то батрачку Марию, по мужу — Владимирову, своей дочерью, поскольку дочь его скончалась три года назад, вскоре после брака с единственным сыном купца Гаврильева — Федором.
Семен Иванович утвердительно кивнул головой и полез в карман за печатью.
«Надо бы сперва съездить и посмотреть, — подумал он. — А вдруг это действительно Майя? А я хороню ее заживо».
Письмоводитель взял из рук Харатаева мешочек с печатью, зажег кусок бересты, закоптил печать и приложил ее к смоченной языком бумаге. На белом листке остался черный оттиск. Посередине белели две буквы «С. X.». Из груди Харатаева вырвался тяжелый вздох. Голова принял из рук письмоводителя печать и старческой походкой вышел из канцелярии.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
I
Читатель, наверное, догадался, что все, о чем поведали на камлании шаманы, якобы прогнавшие злого духа Майи, — чистейшей воды вздор. Вот что произошло в ту ночь, когда молодые супруги встретились.
— Теперь я тебя никуда не отпущу, — сказала Майя, не выпуская Федора из объятий.
— Что ты, Майя! Ты дочь богача, а я батрак. Если даже я умру, по мне некому будет горевать…
— Все о себе, а обо мне и думать не желаешь. Вот сядь здесь, — Майя показала на большой пень, — и выслушай, что я тебе скажу.
Они сели на пень, тесно прижавшись друг к другу.
— Я стою на развилке трех дорог, как в сказке: прямо пойдешь — смерть найдешь, направо пойдешь — ворон глаза выклюет, налево пойдешь — от позора и мучений седым станешь. — Голос Майи звучал спокойно и рассудительно. — Один выход для меня: всунуть голову в петлю — и сразу со всем будет покончено. Мертвые не слышат попреков, не чувствуют стыда.
У Федора внутри все похолодело. Три года назад жена Яковлева, Авдотья, сломала о батрачку Агафью деревянную лопату за то, что девушка нечаянно опрокинула подойник с молоком. Агафья убежала в хотон и повесилась. Федору пришлось снимать труп девушки. Ему долго после этого снились кошмары. Он на мгновенье представил безжизненное тело Майи и чуть не застонал.