Утром, после чая, Иван Семенович пошел в улусную управу. Харатаева, который имел обыкновение приезжать в присутствие рано, он уже застал на месте. Голова поздоровался с приезжим, попросил его сесть. В это время открылась дверь, в комнату ввалился старик, одетый в старую полинявшую оленью дошку. На голову была надвинута поношенная заячья шапчонка. Еле передвигая ногами, он приблизился к столу, за которым восседал голова, и слезно заговорил:
— Владыки мои солнечные, до каких же пор мне терпеть такую обиду? Лошади князя Капитонова, целый табун, повалили мою изгородь и стравили весь стожок сена. Чем же я теперь буду кормить свою корову?
— У самого-то князя был? Говорил с ним? — спросил Харатаев.
— Да разве князь станет слушать такого горемыку, как я! Даже на порог не пустил. Потому и пришел к вам.
— Напишите прошение и подайте нам. Рассмотрим.
— Прошение?.. Господи, где же мне найти грамотного человека, который бы написал мне прошение? Разве что попросить батюшку? — Старик, охая, вышел.
— Что вас привело ко мне из столь отдаленных мест? — спросил Харатаев, обратившись к приезжему. Ему уже передали, что посетитель из Якутска.
Иван Семенович замялся, не зная, как начать столь трудный разговор. Ему не хотелось бередить старику тяжелую рану.
— Дело у меня к зам несколько необычное, — робея, начал посетитель. — Сколько у вас было детей? — Иван Семенович даже сам испугался своего вопроса.
Для Харатаева прозвучало это настолько неожиданно, что он даже руками развел и, не умея сдерживать себя, в свою очередь грозно спросил:
— А вам, собственно, зачем что знать?
Делать было нечего, и приезжий, путаясь, рассказал о женщине, которая служит в Кильдемцах у купца Иннокентия и называет себя дочерью головы Харатаева. Состоит она в браке с батраком, по фамилии Владимиров.
— Будь у мужа этой женщины другая фамилия, я, возможно, и поверил бы, — сказал Харатаев тем же строгим голосом. — Владимиров… Не знаю такого, даже не слышал.
— А «сын купца Гаврильева»? Вам что-нибудь говорит это? — осторожно спросил Иван Семенович.
Адвокат увидел, как по лицу старика промелькнула тень тяжелого воспоминания. Вздрогнув, он воскликнул:
— Да-да, Гаврильев — это фамилия молодого купца, с которым моя дочь была обвенчана. — Харатаев отвернулся и замолчал.
— А где теперь обитает сей Гаврильев, муж вашей дочери?
— Не знаю, — глухо ответил Харатаев. — А дочь у меня была одна-единственная которая умерла. — Помолчав, он добавил: — Кроме нее, у меня детей не было…
Из глаз Харатаева выкатились две крупные слезы и упали на стол. Он вспомнил о письме, которое в прошлом году отправил вилюйскому исправнику, и не раскаивался — злой дух исчезнувшей дочери его не тревожил. Если он и на сей раз не поддастся соблазну подвергнуть сомнению слова старых ясновидцев об участи Майи, опять все обойдется благополучно, в доме будет покой. Поэтому надо стоять на своем — дочь умерла.
Иван Семенович посидел, думая, что старик еще что-нибудь скажет. Но тот молчал, печально глядя в окно.
— Ничего не поделаешь, раз умерла, значит, умерла, — вздохнув, сказал приезжий и вышел из управы.
V
Семен Харатаев хотел окликнуть приезжего, вернуть и подробнее расспросить о женщине, которая называет себя его дочерью. Но старик не смог сдвинуться с места, а попросить было некого, чтобы догнали посетителя и привели к нему.
Придя в себя, старик сел в сани и задолго до наступления вечера уехал домой. Дома, в своей комнате, он стал метаться из угла в угол, не находя покоя, словно птица, попавшаяся в силки.
— Что с тобой? Не случилась ли беда какая? — спросила встревоженная Ульяна.
— Да нет, ничего, — упавшим голосом ответил Семен Иванович. Он сел, с трудом поднял опухшие веки и печально посмотрел на жену.
Ульяна от слез и горя вся высохла, состарилась, ее трудно было узнать, Кожа возле рта и глаз сморщилась, на висках волосы поседели.
Старик знал, что не успокоится до тех пор, пока не расскажет жене о сегодняшнем посещении человека, приезжавшего из самого Якутска, и о своем разговоре с ним.
— Садись-ка, Ульяна, — показал он место на ороне рядом с собой. — Поговорить надо.
Последние годы Ульяна всего боялась, и потому, испуганно посмотрев на мужа, присела на краешек.