Я уверена, что он предпочел бы умереть.
Я имею в виду, что это неплохая идея...
Нет. Только сначала он убьет меня, а я не хочу, чтобы он воплотил в жизнь свою фантазию. Он не заслуживает того, чтобы получить все, что он хочет, так что если кто-то и совершит убийство, то это я.
Медленно поднимаясь, я подхожу к окну, но когда я раздвигаю черные шторы, появляется густой слой серого дыма, который сердито клубится и искрится, и я отскакиваю назад.
‒ Какого хрена? ‒ но по мере того, как он продолжает расти, что-то внутри успокаивается, ложное чувство безопасности овладевает мной. Тем не менее, я снова делаю шаг вперед и на этот раз открываю окно.
Сначала я задыхаюсь от дыма. Он проникает внутрь, кружится вокруг, сдавливая легкие, пока в них ничего не остается. Ничего, кроме пикантного вкуса… что бы это, блядь, ни было.
Но затем он ослабевает, прижимаясь к коже, как мягчайшая из подушек. Глаза закрываются сами по себе, а ладони раскрываются, дым обволакивает руки, словно удерживая их, и, на мгновение, губы растягиваются в улыбке.
Наконец-то, что-то мягкое. Что-то… любящее.
Глаза распахиваются от этой наивной мысли, и я захлопываю окно, отшатываясь.
Затем дым становится яростнее, ударяя по стеклу с такой силой, что я жду, когда оно треснет. Бросившись вперед, я задергиваю занавески, и через мгновение звук прекращается, но я не смотрю, исчез ли он. Очевидно, я не должна видеть, что находится за этими стенами. По правде говоря, скорее всего, это не что иное, как кольца гребаного Сатурна.
Поворачиваясь, я окидываю взглядом нетронутую комнату, подхожу к золоченому комоду и сбрасываю с него все, одним движением рук. Хрусталь падает на пол, и на этот раз я действительно улыбаюсь, а затем подхожу к камину в углу. Я вытаскиваю из него камни и таскаю их вдоль стен, царапая каждый дюйм, до которого могу дотянуться.
Опрокидываю тумбочки, и срываю ящики с кронштейнов, разбрасывая содержимое по всей комнате. Затем я разрываю простыни, разрываю подушки и рассыпаю по ним красные перья.
Вскакивая, я бегу обратно к камину в поисках кнопки включения или коробочке спичек, чтобы сжечь это гребаное место дотла, но их нет.
‒ Потому что волшебным ублюдкам не нужны такие штуки, чтобы разжечь пламя, ‒ я рычу, дергая себя за волосы, и бросаюсь к двери ванной.
Она сделана из стекла, поэтому я пинаю его босой ногой снова и снова, пока та не трескается, а затем пробиваю ее плечом, наступая на стекло, готовая уничтожить все, что попадется на глаза. Первое, что я вижу, когда захожу в гигантское пространство, сделанное из чистого стекла, ‒ это стойка в углу.
Это влажная мечта наркомана. Бутылка за бутылкой, черт знает с чем, потому что все это стоит в хрустальных графинах, но кого это, блядь, волнует. Должно быть, это что-то хорошее, раз оно здесь.
Я направляюсь прямо к туда, снимая крышку, и бросаю ее за спину.
Я делаю глоток из первой бутылки, качая головой, когда она обжигает, а затем пью из второй. Третья, четвертая и так далее. Проводя тыльной стороной ладони по рту, я беру одну бутылку в другую, используя ее, чтобы опрокинуть остальные на пол. Не все разбиваются, но многое разливается, жидкость стекает по пальцам ног и дальше.
Затем я перехожу к блюду из красного хрусталя.
Маленькие контейнеры с порошком до краев наполнены, я могу только предположить, пыльцой Фейри. Немного розового, немного голубого, немного розово-голубого, но я выбираю последний. Я не уверена, что он похож на остальные. Он красный, блестящий, и что-то подсказывает мне, что он самый крепкий.
Я подношу его к носу, и глаза закатываются от аппетитного аромата, похожий на засахаренный шафран. Я беру немного между большим и указательным пальцами и слизываю одним движением.
Тело мгновенно раскачивается, и я делаю полный вдох, выдыхая, когда мышцы расслабляются. Когда внутренности превращаются в кашу и трепещут от возбуждения. Абсолютная пустота ‒ гребаный подарок, сейчас больше, чем когда-либо.
Я включаю душ, сдираю одежду и делаю еще один большой глоток из бутылки. Я слегка покачиваюсь, слабая, оцепенелая улыбка растягивает губы, но когда я поворачиваюсь обратно, я ловлю свое отражение в зеркале от пола до потолка, и все во мне замирает.
‒ Срань господня, ‒ выдыхаю я, подходя ближе к стойке.
Пальцы дрожат, когда я подношу их к щекам, впалым, как будто лишенным жизни, под глазами черные круги, словно я действительно такая мертвая, какой себя чувствую. Кровь на руках не показалась такой уж страшной, когда я впервые посмотрела на них, но в этом зеркале я вижу все. Она запеклась, покрылась налетом, как и на ногах.