– Меня уже просил.
Тревожный денек для цикад выдался – замолчали и в третий раз. Боги молчат – куда уж нам жизни радоваться, мы насекомые скромные…
Боги правда молчат. У них дело: старшего брата рассматривать, будто у него лишняя голова выросла.
– Просил?!
– Дней пять назад.
Все. Вот теперь уже и листья не шумят – пропускают прикосновения ветерка. Тут как бы под бурю не попасть…
– Ну и… что ты ему ответил-то?
– «Разбегись и треснись башкой в стену».
Кажется, дверью я тогда бахнул так, что она в куски распалась.
Шесть глаз – шесть озер немого укора. Ну, конечно. Кто жену жрал? Зевс. А кто скотина? Аид.
Не представляю, как это получается. Надо бы спросить у этой Фемиды, раз уж она разбирается в справедливости.
– А что ты… не сказал-то… – Посейдон подумал, махнул рукой и заключил: – А!
Протянул Гестии чашу.
– Брату совсем худо? – тихонько поинтересовалась та, поднимая с травы амфору, в которой еще оставалось изрядно.
На том месте, где пролился нектар, неторопливо и величественно разворачивали лепестки золотистые лилии.
– Ну, видок у него, будто он все-таки послушался Аида и пару раз в стенку-то… Или не пару. И все мне на молот указывал и говорил, что, мол, был бы сын – сын бы ему не отказал…
– А эта? – обернулась от олеандра Деметра, которая вторично врачевала сломанные ветки.
– Кто?
– Эта, рыжая, с плечами как у мужика?
– Ты про Фемиду, что ли? А что Фемида... Смотрит грустно. Лоб ему отварами какими-то обтирает. Но не спорит.
– Скажите пожалуйста, она не спорит! Молчаливостью, значит, решила взять? Покладистостью?
– Да к чему ей молчаливость, с такой фигурой можно хоть все время разговаривать, – Посейдон покатал чашу в руках, вздохнул мечтательно. – Вот вас с Гестией вдвоем слепить, Афродиту добавить – и как раз одна Фемида получится!
– Пифосы, – прошипела Деметра, которая поняла, что здесь ей с Фемидой не состязаться. От прикосновений сестры олеандр прорастал колючками в полпальца.
– Что с войсками? – понижая голос, спросил Жеребец. – Я Зевсу-то пробовал говорить… и что Кроновы уже в движении, и что они себе долину на сбор наметили… а он стонет и все – «Оставь меня!»
– Худо.
– Что, кроноборца им давай?
– Угу.
– А что ты им говорил-то?
А что я им мог сказать? Будет, мол, вам оживший смысл и рок Крона, однако пока что ваш предводитель сожрал супружницу и мается. Только не несварением желудка, а головными болями.
Карту я вытащил из-за пояса просто от задумчивости. Она висела перед глазами, захотел бы – мог бы пальцем в воздухе ее начертить…
Одна низина у реки, где раньше были поселения людей Золотого Века, а теперь даже не руины – эхо руин. Хрисопотамия – долина Золотой Реки. Золотой котел, в который стекаются армии Крона.
Равнина, изрезанная реками, через которую непременно пройдут эти армии – там нет ни городов, только три-четыре селения, там леса, но есть – о, есть широкое поле, обширнейший пустырь, поросший полынью, – преддверие гористой местности…
И горы, в которых так удобно было бы держать оборону.
«Ты так и не можешь решиться, невидимка? Поле или горы? Обороняться или бросаться в равный бой?»
«Еще немного – и рати Крона просто беспрепятственно пройдут к Олимпу, потому что наши войска расползутся в разные стороны».
Гестия баюкает в ладонях в ладонях персик, будто замерзшего птенца. Напевает памятное:
Мужа с пира жена зовет –
Заплутал средь хмельных друзей.
Плачут дети, угас очаг –
Возвращайся, хозяин, в дом…
Песня звучит сиротливо: нет Геры – поддержать с негодованием в голосе. И нет Деметры: она что-то нашептывает кустам про пифосы и утиные носы.
«Какие вы все-таки дети, невидимка», – вздыхает Ананка, задумчиво встрепывая мне волосы.
Какие… дети. Нет больше костра и неизвестности вовне, вовне – война; в небесах, невидимый днем, торчит
Жертвенник, детьми быть недосуг. Разве что песни остались. И смысл. Что, Ананка? Посмотри на сестер, на Посейдона… на меня, невидящим взглядом упершегося в карту. Нам тоже без него – никуда. Без нашего ожившего пророчества, которое сейчас катается по постели, держась за виски, под присмотром верной утконосой Фемиды.
Равнина… горы… равнина… тьфу ты! Целителя надо искать, к прорицателям обращаться, а не лавагета[9] из себя строить…