– Не здесь ли живет гражданка Зоя Борисовна Львович? – спросил Кошелев.
– Здравствуйте, молодой человек. Она живет здесь… вот в этом доме живет она…
– Вера Александровна Кошелева прислала ей платье.
– Мерси, молодой человек, ну, так что же мы стоим тут в грязи, идемте в дом.
Они вошли в совсем темные сени, где пахло многим, и прошли в довольно просторную комнату, уставленную старою кожаною мебелью. Кожа на креслах и на диване стала совсем шершавой и словно заржавела от времени. На стенах висели картины библейского содержания, тоже очень старые, и множество пожелтелых фотографий каких-то огромных семейств.
Никого в комнате не было.
– Садитесь, молодой человек, на этом кресле… Ну, как же вы дошли по такой грязи?.. Ай, какая грязь, и это после одного дождя… Зоя, ну, иди же сюда. Тебе принесли платье.
В ответ из-за перегородки послышалось какое-то утвердительное междометие, но никто не вышел.
– Она дичится, – сказал Львович. – Ну, Зоя, скажи мерси молодому человеку, он не побоялся идти в такую грязь… Вы с Москвы приехали, молодой человек?
– Да, из Москвы. Далеко, не правда ли?
– Что значит – далеко, молодой человек? Наш сосед Келлербах – ну, так он ездит в Москву каждую среду.
– Каждую среду? Ведь это с ума можно сойти…
– Келлербах не сошел с ума… У него двенадцать деток… они просят кушать… Келлербах кормит своих детей. Он – мануфактурист.
– Надо заплатить три рубля, – сказали из-за перегородки.
– Если надо заплатить три рубля, то мы заплатим три рубля. Молодой человек, когда шел сюда, уже знал, что Львович не мошенник. А хорошо жить в Москве, молодой человек?
– Как кому.
– В Москве всякому лучше жить, молодой человек, потому что в Москве вся публика и все для Москвы.
– Зато в эти тяжелые годы мы едва не умерли от голоду. О вашей Украине мы мечтали, как о царствии небесном.
– Плохое же это было, молодой человек, небесное царствие… правда, была у нас мучица, и крупица, и курятина… а сколько у нас было красных, и белых, и бандитов… И как те бандиты резали публику… Старых евреев прибивали к полу большими гвоздями через глаза и оставляли так гнить… Молодых девушек обижали на глазах у отцов, так что они умирали… А нехай лучше были бы мы голодные!
– Ну, зато теперь все это кончилось…
– Да, слава богу, молодой человек, теперь жить стало хорошо.
– Стало быть, вы довольны Советской властью?
– А как я могу быть доволен или недоволен… Я маленькая сошка, и я не политик… Нехай будет всякая власть, только чтобы не мучили людей и торговали всяким товаром.
– А у вас только одна дочь?
– Нет, слава богу, у меня много детей и внуков. Но один сын мой живет в Минске, другой в Житомире, а старшие дочери замужем и живут в Кременчуге. Их мужья честные торговцы и крепко любят жен. У меня на той неделе родился шестнадцатый внук.
– Теперь очередь за Зоей Борисовной?
– Она молода и еще подождет… Она опора моей старости.
– Папа, отдайте три рубля.
– Да не убегут твои три рубля… А вы, молодой человек, племянник мадам Кошелевой?
– Да.
– Им не так теперь легко жить. Ох, ох, ох… А прежде, ой, как они жили! У них был домик – игрушечка… Ой, какой был пан дотошный… Настоящий был пан и никогда не обижал бедных людей. Такому пану нужно поставить каменный памятник на площади и на золотой дощечке написать его имя. Три рубля… ты сказала, три рубля?
– Да…
– Ну, так, стало быть, три, а не два… Львович когда-то учился арифметике и еще не разучился считать.
Он медленно пошел в соседнюю комнату.
Степан Андреевич случайно взглянул на стол.
Там лежал список белья – простой список белья, должно быть, предназначенного в стирку. Тот самый почерк.
Степан Андреевич вздрогнул, и на один миг как-то снова по-ночному туманно стало у него в мозгу.