«Друг графа Эдуард жил безбедно, предаваясь порокам».
Человек в белом костюме опрокинул себе в горло бокал шампанского и под бешеную руладу бросился на шею графу.
«Друзья не видались семь с половиною лет».
Индианка вся в белом вдруг появилась в перспективе пальмовой аллеи. Граф, пораженный, поглядел ей вслед. Мгновенно расплылась по всему экрану его громадная физиономия с выпученными глазами и перекошенным почти до уха ртом.
– Втюрился Антоша, – сказал инженер, сам зажимая девицам рот.
«Увы, сомненья нет, влюблен я», – раскатывался пианист.
Степан Андреевич сидел и нервничал. Он не любил вспоминать далекое прошлое, а тут оно лезло с каждого квадратного миллиметра грязноватого экрана. Из всей тьмы кинематографической перло. И к тому же Пелагея Ивановна не подавала никаких признаков. Ей было просто любопытно смотреть и больше ничего. Сосед ее, по-видимому, и не интересовал вовсе.
Но был миг и некоторого удивления, когда вдруг действие моментально перенеслось в джунгли и прямо на публику помчался остервенелый тигр. Девицы завизжали, кто-то крикнул: «Xi6a так можно!» – а Пелагея Ивановна вдруг схватила за руку Степана Андреевича. Правда, она тут же сказала: pardon. Но дальше пошло лучше.
«Молодой моряк Джон любил после бури выпить пива».
В оживленной таверне бражничали моряки.
– «Коперник целый век трудился, – гремел рояль, – чтоб доказать земли вращенье».
Но затем сразу явилась та самая девушка, мечтающая у ручья.
«Грезы Аталии были далеки».
– «Дурак, зачем он не напился, тогда бы не было сомненья».
Но, спохватившись, нырнул последний аккорд в грустную «Ave Maria».
А моряки снова уже бражничали и швырялись бутылками, растерявшиеся звуки запрыгали в крамбамбули и, спотыкнувшись, раскатились «Не плачь дитёй», потому что толстомордый моряк хлопнул по плечу Джона и выплюнул надпись:
«Джон, ты что-то грустен сегодня».
И опять девушка у ручья, тигр в джунглях, и вдруг:
«Чтобы увидаться с Аталией наедине, Джон выбрал лунную ночь».
И вот тут-то, и вот тут-то… Степан Андреевич почувствовал, как вздрогнула его соседка. Да, это был он. Тот самый фокстрот, проглоченный тогда черною рясой. О, каким прекрасным казался Джон на фоне лунной джунгли!.. Как огромны были глаза у Аталии… Еще миг, и она перестанет отталкивать его. Уже… Перестала. И сразу разлетелась индийская ночь в пошлейшую электрификацию, и тускло просветлела надпись: «Конец первой части».
Но уже флюиды, флюиды незримые кружились по воздуху, и перестал острить инженер.
О, бедный, разбитый баклажанский рояль, зачем исторг ты из помещичьих недр своих греховные звуки, и разве не могла ну хоть под дюрановский вальс целоваться с Джоном Аталия? Да, конечно, могла, но ведь в этот миг не бывший полтавский «вундеркинд», а сам маэстро с хвостом и рогами разбрасывал по клавиатуре синкопы; но никто не видел этого маэстро, ибо темно было в зале, а если кто и видел, то побоялся бы сказать по соображениям цензурного свойства!
Много было еще частей, и много тигров, и много крокодилов. Под марш Буланже швырнула Аталия в океан миллион фунтов стерлингов, и в ярости умчался на расфранченном слоне посрамленный капиталист. А флюиды все множились и плодились, и плечо льнуло к плечу, и локоны щекотали щеку.
«Граф Антон разочарованный вернулся в Лондон». «О, жестокая Аталия! Ты сидишь у камина». И вдруг полный мрак и затем под последние аккорды – надпись: «Уci пролетарскі покупці купляють крам у Ларці».
Электричество зажглось.
Мигая глазами, смущенно улыбались растроганные девицы.
– Вот-с! Берите пример, – говорил инженер. – Миллион в море швырнула. Да, будь я девушка…
– Петька, не дури. Я что-то даже расстроилась.
Пелагея Ивановна шла, опустив голову, глазки ее блестели, а руки дрожали.
– Удивительно сильная фильма, – говорила Софья. – Я такую что-то в первый раз вижу.