Хотел встать, но Василий Ефимович перехватил его руку, сжал ее.
— Сидите. Если не умеете вести себя — ваше дело. Но оскорблять меня, даже такими способами, я никому не позволю! — И решительно потребовал: — Извольте объясниться!
Шахов уселся поудобней, закинул ногу на ногу, забросил руку на спинку соседнего стула и откровенно изучающе принялся разглядывать главного геолога. Ему были противны сейчас и высокий лоб Василия Ефимовича, и крупный, с горбинкой нос, и крутой, синий от бритья подбородок, и выжидающие глаза под кустистыми бровями, и особенно белые пылинки перхоти на синем бостоне костюма. Этой неприязни Шахов не скрывал.
— Ясности ждете? — спросил он наконец. — Что ж, объясню. Сам люблю ясность. Спасибо за рецензию.
— Пожалуйста, — серьезно ответил Василий Ефимович. Он тоже изучал Шахова, разглядывая его серое, злое лицо, сузившиеся от ненависти глаза, ввалившиеся щеки. Подождал. Уточнил удивленно: — И это все?
— Это действительно все, — засмеялся Андрей. Точнее, сделал вид, что засмеялся: заклокотал горлом, показал зубы и сразу же улыбка-оскал исчезла. — Лучше и не скажешь!
Подошел официант: молодой, томный, со скучающими глазами. Поставил перед Шаховым салат, открыл бутылку «Боржоми».
— Слушаю вас, — повернулся к Сокольскому, приготовился записывать.
— Так, пожалуйста, салат «Столичный», харчо, цыпленок…
Официант кивнул и отошел.
И сразу же лицо Сокольского стало серьезным: резче проступили складки около уголков губ, глаза стали холодно-требовательными.
— Так что же вас ошеломило в рецензии? — спросил он. — Я предупреждал: лгать не буду, мнение выскажу честно и предельно откровенно.
— Куда уж откровенней, — Андрей, ковырявший салат, бросил вилку. — Да вы мою работу просто-напросто раздраконили в пух и прах.
— Почему же. Я отметил и положительные стороны, — Сокольский разглядывал на свет бокал, протирал его салфеткой. — Налью? — потянулся к бутылке «Боржоми». — Пить очень хочется.
— Лейте, — Шахов снова взялся за вилку. — Вы извините, что я ем. У меня от злости всегда аппетит появляется… «Положительные стороны», — передразнил он. — Отметили стиль, богатое воображение, хорошее оформление. Это же издевательство! — пристукнул кулаком по столу. — Стиль, воображение! Что я, Пушкин? Жюль Верн?
— Не утрируйте, — Василий Ефимович смаковал воду, осматривал без любопытства зал. — Есть и положительные оценки по существу.
— По существу? В вашей рецензии? — Андрей рывком налил воду себе в бокал, выпил большими глотками. — Не знаю. Если и есть, то вы их так упрятали, что ни один эксперт-криминалист не найдет.
— Посмотрим, что скажет комиссия, — решил уйти от разговора Василий Ефимович. — Последнее слово, в конце концов, только за ней.
— Уже сказала, — Андрей чертил вилкой в тарелке. Головы не поднял. — Мой оппонент Муханов потешался над работой как мог. Еще бы! Какой-то студентишка посягнул на ортодоксальную теорию рудообразования, а кюрия эта всю жизнь Муханова кормит-поит…
— Вот как! — Сокольский замер. — Разве защита уже состоялась? А я думал — завтра. И что?
Шахов осторожно вытянул из стаканчика салфетку. Вытер рот.
— Зарубили, — он притворно зевнул. — Доработать и прийти на следующий год. Лучше всего, рекомендовано, не дорабатывать, а сменить тему.
— Да-а, — Василий Ефимович медленно поставил бокал. Постарался придать лицу соболезнующее выражение. — Это меняет дело. Поверьте, что такого исхода я не хотел, — голос его был полон сочувствия, но глаза следили за собеседником внимательно и не сострадательно. — Обидно, обидно очень, но… Вот видите, не один я считаю вашу работу несовершенной. — Он вздохнул. — В комиссии были такие светила, они-то могли…
— Что светила?! — Андрей вскинул голову. — Все враги мои подкрепляли свои допотопные геологические представления ссылками на вас как на специалиста с места, знатока месторождения. Шпарили цитаты из рецензии целыми страницами.
— Очень обидно, — повторил Василий Ефимович. — Я не знал, что мое мнение сыграет такую роль.
— Все вы прекрасно знали, — уверенно сказал Шахов. Отодвинул тарелку, огладил ладонями скатерть. — Знали! Вы и отзыв-то так выстроили, что он стал ре-зю-ме-е, — передразнил кого-то, сделав брезгливое лицо.
— Вы переоцениваете меня, — Василий Ефимович опустил глаза, покачал скорбно головой. Вынул портсигар.
Подошел официант, и пока он накрывал на стол, главный геолог и Шахов не смотрели друг на друга: один, нахохлившись, играл ножом, другой — с тонкой, грустной улыбкой несправедливо обиженного человека разминал папиросу.