— Дураки. Эт точно, — опять охотно согласился Степан Трофимович. Он накрошил в чашку сухарей, вытер холстинкой ложку, перекрестился. — Тока я так полагаю: не в их дело. Тут корень в самом золоте. Паскудный металл. Ни одному хорошему человеку пользы не сделал. Сколь народу по кабакам да по острогам распорядил. А сколь на тот свет отправил! — он зажмурился, помотал головой. — Одна пагуба… Вот взять, к примеру, Гошку, — Степан Трофимович ткнул ложкой в сторону Георгия. Тот замер с открытым ртом. И Вера насторожилась. — Хороший парень Гошка? Не сумлевайтесь. Замечательный. — Супруги Кольцовы облегченно выдохнули и наклонились над общей чашкой. — А ить тоже, — старик погрозил им пальцем, — как гнездышко-то Гошка нашел — сбесился от радости. Чуть в штаны не навалил, не к столу будь сказано. — Старик деловито и сосредоточенно принялся есть.
Буранов откинулся, разинул огромный рот и захохотал. Ватагин наклонился над миской, чтобы не увидели его улыбку.
Почти в самом начале сезона Георгий получил хорошую пробу на Листвянке, чуть пониже нынешнего лагеря. Увидев золото, взревел на всю тайгу и примчался к Ватагину. Совал всем под нос лоток, на дне которого солнечно поблескивало желтеньким…
— Вы бы хоть выражения-то подбирали! — возмутилась Вера и бросила ложку.
— Извиняйте, к слову пришлось, — Степан Трофимович приподнял за козырек шапку.
Георгий мотнул головой, пригнулся, словно хотел боднуть старика. В стеклах его очков плясали маленькие отражения костра, и казалось, что это Гошины глаза распалились гневом.
— Разве я за себя обрадовался? — выкрикнул он. — Что я, себе его нашел?! Золото — это валюта. Это станки из-за границы, оборудование! Не видал я вашего золота?!
— Видал, — подтвердил Степан Трофимович, — у начальника на зубе, — он мотнул головой в сторону Ватагина. — А нашел бы поболее понюшки, так и про станки забыл бы. Живо половину прикарманил бы…
— Да вы думаете, что говорите?! — Георгий вскочил, сшиб ногой чашку. Жена повисла у него на руке. — Я вас за такие слова в суд! А не в суд, так…
— Гоша! Гоша! Успокойся! — Вера вцепилась в мужа. Зыркнула зло на старика и тут же любовно, умоляюще заглянула в глаза Георгию. — Он же старый! Типичный пережиток!
— Отпусти! — кричал Георгий. — Отпусти!
— Прекратите! — рявкнул Ватагин. — Сядьте, Георгий Николаевич. А вы, Степан, Трофимович, думайте, когда говорите, — и покачал головой.
Старик махнул рукой, втянул голову в плечи, совсем запрятался в фуфайку, только нос да пегая бороденка торчали из-под козырька.
— Пережиток, — проворчал он. — Хе-хе. Свое я пожил, верно. И всяких видел, знаю, чего говорю… Пережиток. А вы — недожитки.
Гоша нехотя сел, повернулся спиной к Степану Трофимовичу. Вера гладила мужа по лицу, косилась, поджав губы, на старика.
— Не злись, Гоша, — Буранов икнул, достал из-за уха самокрутку, — дед по себе людей меряет. Сам утаил россыпушку, дрожит над ней и думает: все такие.
Степан Трофимович откинул назад голову, чтобы видеть лицо шурфовщика, поглядел на него обиженным взглядом.
— И-их, Матюшка, — протянул он, — и не надоело тебе бабьи побрехушки разносить?
Про эту россыпь Степана Трофимовича ходили по прииску легенды. Говорили, что еще лет двадцать назад старик нашел ее на каком-то ручье, но где тот ручей и что за россыпь — никто не знал. Сам же Степан Трофимович, когда слышал эти разговоры о россыпи, или зверел, или, посмеиваясь, божился, что вранье это, но приисковые ему не верили: нет дыма без огня.
— Какие побрехушки, — Буранов достал из костра уголек, подбросил его на ладони. — Жмот ты, корноухий. Ни себе ни людям.
— Это ты-то люди? — Степан Трофимович облизал ложку. — Да будь она всамделе, россыпушка-то, ни в жисть бы не объявился. Для твоей же пользы. Сейчас ты как-никак человек, а дорвешься до золота — пропал.
— Ты меня не отпевай, — Буранов прикурил от уголька, швырнул его в огонь. — Я не крохобор, сумел бы распорядиться.
— Я, что ль, крохобор? — поразился старик. — Да у меня, окромя шапки, всего богачества — только конский назем.
И верно, жил Степан Трофимович бедно.
Пока не призвали на действительную службу его приемыша Ванятку — сына давным-давно сгинувшего в тайге Ивана Семибратова, — старик делал все, чтобы в доме был достаток. А ушел Ванятка в армию, Степан Трофимович на свою избенку махнул рукой и даже жить перебрался на конный двор.
— Тише, тише, товарищи, — Ватагин постучал по чашке. — Спасибо, Степан Трофимович, суп был мировой. — Он опять разостлал на колене карту. — Завтра снимаемся. Пойдем в верховья этой речушки, — кивнул в сторону Поганки.