— Ничо. Только аптекой отдает… А ты чего не пьешь?
Роман крутил в руках стаканчик, смотрел в стол.
— Только ты, Миша, — он не поднял головы, — следи за собой. Не перебери. Маленькие ведь у меня.
— Вот, едрена копоть, — Михаил швырнул на стол огрызок сыра. — Опять двадцать пять. Я к тебе который год езжу? — он нагнулся к Роману. — Четвертый? Четвертый! Позволил хоть раз? Скажи… Нет, ты скажи?
Роман виновато взглянул на него. Михаил откачнулся.
— То-то, — выдохнул он удовлетворенно. — Договорились ведь, а ты за старое. — Он достал сигарету, прикурил, ссутулившись, прикрыв, как от ветра, всем телом огонек, хотя воздух был недвижим. — Дурак ты, начальник. — Выпустил через плечо плотную, тугую струю дыма. — Знаешь ведь, что я этого вечера целый год жду. А потом его, как кино, прокручиваю. Вспоминаю. Понял?
— Будь здоров, Михаил, — Роман поднял стаканчик. — За тебя.
Выпил, принялся с хорошей жадностью проголодавшегося человека за салат. Михаил, подперев щеку кулаком, смотрел на Романа, делал иногда неглубокие затяжки, косил глазом на дым, который ленивыми клочьями выползал из усов, и благодушно улыбался. Ему было хорошо, покойно от этого не по-майски, а по-летнему теплого вечера, оттого, что тихо догорает заря, гомонит внизу улица, а напротив сидит Роман Прямков — начальник геологической партии, в которой тогда, пять лет назад, он, Михаил, работал. Под взглядом гостя Роман поднял лицо от тарелки.
— А ты чего не ешь?.. Не хочешь? — И насторожился. — А улыбаешься чему? Ну, не обедал я сегодня, оттого и накинулся на еду.
— Нет, нет, я не поэтому… — Михаил быстро-быстро отмахнулся ладонью, — ты рубай, не смотри на меня. — Опустил глаза, но, чувствуя, что Роман не ест, что взгляд бывшего начальника становится требовательным, колючим, помялся. — Просто подумал: неужто и сейчас ты побежал бы за мной и на нож попер? Не струхнул бы?
— Ну-у, завел, — Роман бросил на стол вилку. — Что ты, в самом деле, все об одном и том же!
— Молчу, молчу, — Михаил поймал его ладонь, слегка сжал ее.
Роман выдернул руку, и по его злому лицу Михаил понял, что бывший начальник вспомнил тот день. А он, Михаил, никогда и не забывал его. Не глядя друг другу в глаза, они окаменели, подобрались — оба увидели одно и то же…
Роман — себя. Вот он, с иссохшим до шершавости, до режущей боли горлом, с разноцветными кругами в глазах, выбежал из-за густых зарослей ивняка и увидел вдруг мокрого и нахохлившегося Михаила, который сидел на желтой глине отмели. И Михаил увидел себя — вспомнил, как тупо смотрел на реку, где в черной беснующейся круговерти исчезла его резиновая лодка, пропоровшая борт о корягу. Услышал за спиной топот, хрип, повернул голову — уперся взглядом в выбегающего из-за кустарника Романа в тренировочном костюме. Под горло подкатила комом злоба — вот бежит к нему, приближается человек, который заманил сюда, не дал уехать домой и сейчас наверняка не отпустит к Клавдии, — и все острое, больное и обидное, что копилось в Михаиле со вчерашнего дня, после того, как получил письмо от Клавдии, вылилось в ненависть к начальнику.
— Ты что же это, гад! — Роман на бегу врезался в медленно распрямлявшегося Михаила.
Тот пошатнулся, оттолкнул начальника, но Роман с каким-то нелепым, затяжным поворотом всего тела размахнулся — и Михаил спиной шлепнулся в реку. Уже в воде, ослепленный бешенством, он выдернул нож, встал на колени, выпрямился, медленно пошел на начальника.
— Ух ты, — удивился Роман, переводя взгляд с лезвия на лицо Михаила, — с ножом еще… Ух ты, — повторил он и снова замедленно, как показалось Михаилу, стал разворачиваться, и снова… взбрыкнулся перед глазами лес, и через секунду Михаил опять переворачивался на отмели со спины на живот.
— Давай, давай, — хрипло просил Роман. Грудь у него поднималась часто и высоко, он со свистом глотал воздух, а глаза были белые и неподвижные, — ползи, ползи.
И Михаил полз, а потом шел на Романа и опять летел в воду, но в этот раз он успел зацепить ножом, и когда, встав на четвереньки, увидел лицо начальника — удивленно-растерянное, а потом руку, прижатую к боку, сквозь пальцы которой струйками выползало красное, он возликовал, но тут же ему стало все безразлично. Михаил почувствовал страшную усталость и сел в воду… Удивление на лице начальника сменилось брезгливостью.
— Пойдем! — приказал он.
И Михаил побрел за ним. И добросовестно отработал — притихший и виноватый — весь сезон, но смотреть в лицо Роману не мог, все время чудилось это выражение брезгливости в глазах начальника…