Этюд Скрябина
Вера Ивановна просыпалась тяжело, словно выкарабкивалась из огромной гулкой черной ямы, заполненной чем-то липким и сладким.
— Сейчас, сейчас, встаю, — сонно бормотала она.
— Ну, ма-а, просыпайся, — обиженно тянула Настенька, и маленькие ее пальцы торопливо гладили теплое лицо матери.
Вера Ивановна приоткрыла глаз, затуманенно посмотрела на разрумянившееся лицо дочки, на ее тугие щеки, измазанные ягодным соком.
— Опять небось немытые ела? — притворно рассердилась она.
— Мыла, мыла, — замотала головой Настенька и, пританцовывая от нетерпенья, снова заныла: — Ну вставай же, маленькая стрелка уже на четыре стоит. — Она выпятила нижнюю губу, сунула к лицу матери будильник. — Видишь!
— Вижу, вижу, — Вера Ивановна отвела рукой будильник. — Папка не пришел еще?
— Сейчас придет, — Настенька прижала к груди будильник и, надувшись, посмотрела на мать. — Он придет, а ты спишь.
— О, господи, — вздохнула Вера Ивановна и села на постели. — Видишь, встаю. Успокоилась?
Она, покачиваясь, посидела немного с закрытыми глазами, потом сильно потерла лицо ладонями и улыбнулась. Вставать не хотелось. Вера Ивановна прихворнула немного, но сегодня зашла в цех, хотя больничный еще не закрыли. Конечно же ее сверлильный оказался запущенным, никому не нужным и самым грязным. Она как увидела жирные, блестящие потеки, станину, покрытую пылью, точно мхом, так и ахнула. Сгоряча накричала на Зойку Лапину, подменщицу: «На весь завод осрамила, грязнуля! Сидеть тебе век в старых девах — ни один дурак такую неряху замуж не возьмет!» — но потом поостыла и полсмены, не разгибаясь, шоркала свой станок-кормилец, оттирала его до зеленого веселого блеска.
Вера Ивановна встала с постели, забросила за голову руки, потянулась. Прошла в ванную, умылась. Настенька тенью ходила за матерью, ждущими глазами ловила, искала ее взгляд.
— Не бойся, не опоздаем, — Вера Ивановна взъерошила льняные кудряшки дочери. — Иди, ешь.
Есть в такую жару не хотелось, но сегодня Настенька не стала отнекиваться и хныкать. Покорно села к столу, зажала в кулаке ложку.
Она старательно хлебала окрошку, не сводя серьезных и настороженных глаз с матери. Та, запахнув халат, присела напротив, подперла щеку кулаком, засмотрелась на дочь долгим удивленным взглядом… За окном пропел сигнал машины.
Настенька кинула ложку, сорвалась со стула, мелькнула в двери белым платьем, простучала по полу крепкими розовыми пятками.
— Приехал! — донесся с балкона ее истошный счастливый вопль. — Папка приехал! Он с дядей Федей приехал на «Жигулях»!
Вера Ивановна поморщилась.
— Тише ты! — через комнату крикнула она. — Все уши заложило.
Прошла к шкафу, открыла его.
— Идем, папка, идем! — пронзительно кричала Настенька. — Мамка уже платье выбирает, щас одеваться будет!
— Ты что?! — испугалась Вера Ивановна. Обхватила руками полные белые плечи, оглянулась, точно ее могли увидеть посторонние. — Кричи на весь белый свет, что мамка неодетая!
Настенька, навалившись на перила балкона, болтала ногами, посматривала через плечо на мать ликующими глазами.
— Вот не возьмем тебя, — пригрозила Вера Ивановна.
Дочь метнулась к ней. Повисла на шее, засмеялась, принялась целовать в подбородок, глаза, нос.
— Ну пусти, пусти, — крутила головой Вера Ивановна и тоже засмеялась. — Пусти, слышь, а то опоздаем.
Настенька побежала в коридор обуваться. Вера Ивановна оделась, повернулась перед зеркалом одним боком, другим. И, удовлетворенная собой, вышла вслед за Настенькой.
Около двадцать первой квартиры пригладила волосы, приготовила просительное лицо и нажала на кнопку звонка. Дверь открыла худощавая женщина с черными, тронутыми сединой волосами, серьезным лицом и строгими глазами. Рядом с Верой Ивановной, крупной, крепко сбитой, казалась она маленькой, тоненькой — почти девочкой.