— Я просто подумала, как это верно, Тэйлор — действительно, ты не просто так стал тем, кто ты есть. Это комплимент.
Тэйлор задумчиво кивнул.
— Я не ошибся в отношении вас с Сэмом, и ты это знаешь, — он выпрямился и скрестил руки на груди. — Я хочу сказать, что если один из ведущих физиков мира предлагает открыто поддержать вашу команду, то меньшее, что ты должна сделать, — это признать свою связь с Сэмом. В противном случае это все равно когда-нибудь станет известно, но уже будет выглядеть как сознательный обман. И это сильно ухудшит впечатление от статьи, потому что, на мой взгляд, она заслуживает Пулитцеровской премии, — он помолчал, глядя на нее долгим взглядом. — В любом случае, я думаю, тебе лучше написать об этом самой, чем ждать, пока это сделает кто-то другой.
Джоанна ничего не сказала, но каким-то образом Тэйлор понял, что она сдается, и одобрительно кивнул.
— Я так и думал, — сказал он и вышел за дверь, но тут же снова заглянул в комнату: — Не надо писать, какой величины у него член, — просто признай, что ты его видела.
Оставшись одна, Джоанна тупо уставилась на экран компьютера со своей статьей. Она ничего не хотела писать, но своим шантажом Фристоун не оставил ей выбора. И еще беда была в том, что она понимала — он прав. Если она скроет свой роман с Сэмом, скептики, пронюхав о нем, будут считать ложью весь материал. Хотя бы в знак уважения к троим погибшим друзьям она не должна этого допустить.
Через час Джоанна уже перечитывала внесенную правку. Оказалось, что писать о собственном романе куда легче, чем ей представлялось. Удивительно, но со всеми изменениями статья стала лучше — теперь каждый мог по-человечески понять, как Джоанна оказалась вовлеченной в круговорот событий, которые сама сочла бы невероятными, не случись они с ней. Единственное, что было выразить нелегко — это то, какое влияние они оказали на ее отношения с Сэмом. Причина, конечно, заключалась в том, что она и сама еще этого не знала. Джоанна как раз раздумывала над этим вопросом, когда зазвонил телефон.
Это был Сэм.
— Мы не могли поговорить утром, — сказал он. — Мне нужно с тобой увидеться, Джоанна. Может, поужинаем вместе?
— Мои родители вернулись из Европы. Я уезжаю к ним на выходные.
— Когда ты вернешься?
— Может быть, в воскресенье.
— Давай встретимся в воскресенье вечером.
Джоанна заколебалась. Она понимала, что зря разозлилась на него позавчера. Нельзя во всем винить его одного и делать Сэма козлом отпущения за собственные страхи. И все же она продолжала злиться и ничего не могла с собой поделать.
— Послушай, — сказал Сэм, нарушив затянувшееся молчание. — Мои чувства к тебе не изменились. Я люблю тебя, Джоанна. Не поворачивайся ко мне спиной и не уходи. Хотя бы поговори со мной.
И вновь простота его мольбы ее тронула. Она поняла, что по-прежнему его любит, но что-то не давало ей выразить это словами — что-то, не поддающееся определению, и оттого ей становилось еще больше не по себе.
— Я еще не знаю, в какое время вернусь, — сказала она. — Может быть, я останусь у них до понедельника. Давай, я тебе позвоню, хорошо?
— Хорошо, конечно. Передавай от меня привет своим родителям. Надеюсь они здорово отдохнули.
— Спасибо, я им передам. Я готова с тобой поговорить. Пока.
— Пока, Джоанна.
Она повесила трубку и уставилась в пространство. Чего она хочет? Чего добивается?
Разумеется, Джоанна понимала, что хочет не пустяка — ей хотелось, чтобы кошмар прекратился, и жизнь вернулась в свою колею. Но Сэм не был частью тон жизни — он являлся неотъемлемой частью «всего этого», того, что происходит сейчас. И тут возникала несовместимость, разрешить которую Джоанна была бессильна. Она вспомнила, что вчера в квартире Сэма тоже произнесла это слово. Несовместимость. И Роджер с ней согласился — возможно, существование Адама каким-то образом несовместимо с их существованием. Эта мысль звучала достаточно резонно, чтобы напугать, хотя и недостаточно убедительно, чтобы трезвомыслящий человек воспринял ее всерьез.
И однако же Джоанна, будучи человеком трезвомыслящим, принимала ее всерьез. Нет ли и здесь своего рода несовместимости? Не сошла ли она с ума — или, может, свихнулся мир? В любом случае — где проходит граница между ней и миром? И есть ли эта граница вообще?
Неожиданно и непроизвольно Джоанна вздрогнула, как в те моменты, когда человек засыпает и вдруг качнется на стуле. Только Джоанна не спала, а просто затерялась в зловещем круговороте собственных мыслей. Она глубоко вздохнула, радуясь, что ей удалось вырваться из этого круговорота и постаралась занять свой мозг другими вещами.
Нажав клавишу, она отправила переписанный черновик Тэйлору и поглядела на часы. Пожалуй, она еще успеет забежать домой и переодеться, чтобы не приезжать к родителям в трауре.
Ни на кого не глядя и ни с кем не заговаривая, она выбежала из редакции.
Глава 34
Всю дорогу она думала только о том, что скажет родителям. Словно провинившаяся школьница, Джоанна считала, что рассказывать обо всем — большая ошибка. Они только встревожатся, и выходные будут испорчены.
Еще по телефону мать спросила ее про Сэма: встречается ли она с ним, и как проходит их эксперимент. Джоанне удалось увильнуть от прямого ответа и при этом создать впечатление, что в их отношениях сейчас сложный период и лучше пока о них не говорить. Попутно желательно обходить молчанием и эксперимент, чтобы не возникало ненужных ассоциаций.
Для Джоанны этот уик-энд был очень важен. Он был символом всего, за что она всеми силами пыталась уцепиться; того чувства причастности к жизни, которое возникает в кругу семьи, в доме, и которое всегда воспринимается как должное, пока его не отнимут. Теперь, когда вокруг Джоанны все рушилось, она начинала терять это ощущение принадлежности к миру, и вернуть его ей хотелось больше всего на свете. Ей хотелось закутаться в свою прежнюю жизнь как в теплое одеяло — и если для этого придется соврать, она соврет.
Отец встретил ее на перроне вместе со Скипом — терьером-полукровкой. Пока они были в отъезде, пес жил у соседей и теперь не мог прийти в себя от радости, что семья снова в сборе. Пока они ехали домой, он сидел у Джоанны на коленях и все время порывался лизнуть ее в щеку. Она смеялась и прижимала его к себе, не переставая расспрашивать отца о том, что они повидали в Европе, с кем познакомились и чем полакомились.
Когда они въехали в ворота, фары выхватили из темноты живую изгородь и увитые плющом беседки, окружавшие довольно безалаберно построенный деревянный дом. Дверь гаража автоматически открылась и закрылась за ними с таким родным, ласкающим слух щелчком. Скип выскочил из машины и с радостным лаем завертелся на одном месте.
Джоанна торопливо прошла по короткому переходу, соединяющему гараж с домом. Мать открыла ей прежде, чем она достигла двери, и они бросились в объятия друг другу. Джоанна закрыла глаза и отдалась во власть материнского тепла, кухонных запахов и звуков флейты по радио — передавали Моцарта. Все было так, как и должно было быть, как всегда было в ее памяти, и ей хотелось, чтобы это никогда не кончалось.
Пока жарилась курица, отец предложил Джоанне выпить вина. Они выпили друг за друга, за то, что они вместе, за то, что они это они. Родители снова принялись рассказывать о поездке.
— Мы отсняли несколько кассет, — сказала Элизабет. — После ужина посмотришь.
— Приезжай посмотреть кино, мы тебе еще и приплатим.
Отец часто повторял эту шутку, и Джоанна, наверное, засмеялась слишком громко, потому что мать бросила на нее быстрый взгляд. Ритм ее движений не изменился, выражение лица тоже, но Джоанна поняла, что Элизабет Кросс что-то почуяла.
Потом они ужинали при свечах, и вся столовая отражалась в темном окне, за которым сейчас не было видно ни ухоженных газонов, ни клумб, ни аллей, ведущих к реке.
Они ели и пили, не переставая болтать, и наслаждались обществом друг друга, как это бывает далеко не во всех семьях. Несмотря на тот взгляд, который мать бросила на Джоанну на кухне, в разговоре не чувствовалось никакой натянутости, и не было впечатления, что какую-то тему специально обходят. Джоанна знала, что наступит момент — вероятнее всего, завтра утром, когда они с матерью отправятся по магазинам — и тогда придется отвечать на вопросы. Она готовилась к этому и вырабатывала стратегию. Ничто не должно омрачить эти драгоценные два дня.