— Зашел по делу к своему главному инженеру, — Шумбуров кивнул на Рамишвили. — Я вчера отдал распоряжение бетонщикам поработать в выходной — нужда была, — и он ездил посмотреть, что сделано. Ясное дело, не все. Я и сказал, что исполнительная дисциплина у нас никуда не годится, — что тут еще скажешь? А он мне твердит, что на одних приказах далеко не уедешь, надо, дескать, уметь убеждать рабочий класс. Сколько месяцев вместе работаем, столько дискутируем. А убеждать-то некогда, надо работать!
— Это беда наша, что некогда, — возразил Рамишвили. — Если не убедишь массу, ничего не добьешься.
— Переучили вас, — желчно сказал Шумбуров. — Много знаете. А понимать — ничего не понимаете. Масса!
Рамишвили церемонно наклонил голову.
— Я решительно не могу отказаться от марксистского подхода к роли личности и масс в историческом творчестве. И доказывать правоту Маркса и Ленина, извините, не считаю нужным.
— А тут и не надо ничего доказывать, — сказал Шумбуров. — Моя философия не противоречит Марксу и Ленину. Что такое наши массы? Это и Шанин, и мы, и еще две с половиной сотни миллионов. Только Шанин один на тысячи, Алексей Алексеевич один на сотни, Эдик один на десятки, а смотреть на всех вместе — масса!
Рамишвили вынул из кармана пиджака расческу и начал причесывать и без того отлично лежавшие смоляные волосы — он показывал, что не желает больше тратить время попусту.
Шумбуров счел себя победителем, удовлетворенно усмехнулся, взглянул на часы и пошел к двери.
— Простите, Фридрих Иванович, — сказал Белозеров. — Я бы тоже хотел высказать несогласие с вашими взглядами.
Шумбуров остановился, в его глазах блеснула насмешка.
— Ну, давай, давай!
— Вы утверждаете, что не противоречите Марксу и Ленину, — заговорил Белозеров. — А я возьму на себя смелость заявить, что в вашей философии нет ничего от учения классиков марксизма. Ленинская концепция: массы — класс — партия — вожди. Ваша схема: воля сильная — воля послабее — безвольные люди, некие марионетки. В ленинской постановке вожди выдвигаются массами постольку, поскольку они выражают материальные и духовные устремления масс. В вашей постановке волевые люди садятся на шею безликой массе, как на верховую лошадь. По Марксу и Ленину общество развивается в соответствии с объективными законами и ближайшее будущее человечества — коммунизм. Вы отдаете общество во власть сверхчеловеков, которые могут вести его туда, куда им заблагорассудится. Сознательное историческое творчество масс заменяется трудом из-под палки ради куска хлеба насущного. Не говоря уже о том, что теория волюнтаризма не научна, она в нашем обществе не может быть принята ни одним здравомыслящим человеком, потому что ничего, кроме отвращения и протеста, не вызывает. Разве не так?
Белозеров обращался не к Шумбурову, а к Эдику и Ядрихинскому, ради которых и ввязался в спор.
— Так! — Эдик стукнул кулаком по никелированной спинке кровати. — Именно так! На Промстрое у них порядок: прораб ткнул пальцем — иди и вкалывай. Через месяц узнаешь, как план сделал: выполнил — хорошо, не выполнил — тоже ладно. А вот у нас на Спецстрое по-другому. Я еще только получаю объект, а мне уже говорят: «Закончить надо тогда-то, в этом случае план выполнишь так-то, заработаешь столько-то». Я задание сам до тонкости знаю и девчонкам рассказываю, что от нас требуется. Поэтому лучше лишку времени прихватим, а без нормы не уйдем. А насчет приказов — в армии это надо, а на работе — лучше по-другому.
— Приятное обхождение, — сказал Ядрихинский, — вещь, само собой, нужная, да не в ней дело-то. Главное — как платят за работу. Ты на меня и кричи, и командуй — приказывай, только заплати как следует, работать буду на совесть. А чего толку, ежели обходиться будешь хорошо, а ничего не заплатишь.
— Против заработка возразить нечего, Калистин
Степанович, — согласился Белозеров. — Собственно, вы оба вместе уже сказали, чем определяется отношение людей к труду, или, если говорить масштабно, участие в историческом творчестве: сознательность — раз, материальная заинтересованность — два. И только так. А отнюдь, — глядя на Шумбурова, с ударением проговорил Белозеров, — не повелениями.
— А-а! — Шумбуров отмахнулся. — Слова, слова!
Он похлопал по рту ладонью, изображая зевоту, и повернулся к комнате спиной. Когда дверь за ним закрылась, Рамишвили сказал:
— Ай да спасибо! Хорошо вы его осадили, Алексей Алексеевич!
— Если он и на практике придерживается своей философии, можно себе представить, каково с ним работать! — сказал Белозеров. — Не приказ, а способность думать, научно организовать труд — вот что нам нужно.