— Обком не согласен с формой освобождения Волынкина. В содержание обком не вникал, — заметил Рашов.
Чернаков промолчал.
— Ладно, оставим этот вопрос открытым, — проговорил Рашов, и Белозерову послышалось в его голосе уважение к неподатливости Чернакова. — А вот и город, — добавил он.
— Алексей, сможешь пройти до приемного покоя? — спросил Чернаков. — Или вызвать носилки?
Белозеров помотал головой и начал выбираться из кузова. Перед глазами все плыло, но он поборол слабость и, пошатываясь, пошел к подъезду. Рашов и Чернаков шли по сторонам.
— Здравствуйте, я — секретарь горкома Рашов, — сказал Рашов, когда они остановились перед столом, за которым сидела женщина в белом халате. — Товарищ Белозеров — начальник Спецстроя из Сухого Бора. Передайте главврачу мою просьбу положить его в спецпалату. До свидания, товарищ Белозеров. Поправляйтесь!
— Оклемаешься, я к тебе загляну, — пообещал Чернаков. — Будь!
— Пойдемте, — сказала женщина в белом халате.
Она взяла Белозерова под руку и повела куда-то по коридору.
В Москве Рудалев, Тунгусов, Шанин и Замковой затратили несколько дней, чтобы решить все вопросы. После этого Рудалев улетел в Североград. Тунгусов задержался в Москве, чтобы утрясти вопросы помельче. Шанин должен был выехать на следующий день в санаторий.
Вечером они возвращались из Госплана. Машина шла центральными улицами, часто останавливаясь у светофоров, Шанин, откинувшись на подушку, смотрел на бесконечный людской поток, двигавшийся по тротуару.
— Не люблю Москву, — сказал Шанин. — Идут, идут, идут.... Куда? Зачем? Если в Сухом Бору идут люди утром, я знаю: на работу, идут вечером — с работы. Куда, зачем идут эти? Каждый день. Из года в год. Бессмысленность.
— А я люблю старушку, — отозвался Тунгусов; потаенная нежность, прозвучавшая в его голосе, была непривычна и удивительна Шанину. — Поверишь, три-четыре месяца не побываю — тоскую, как по женщине...
— Что за нужда была ехать на Север, — сказал Шанин. — Сидел бы да сидел себе в министерстве.
— Натура у меня не аппаратчика, брат Лев Георгиевич, — ответил Тунгусов. — Ты куда сейчас?
— В гостиницу.
— К жене не поедешь?
Шанин промолчал.
— Ясно, — сказал Тунгусов. — Значит, едем ко мне. Дело сделано, но не закруглено. А надо закруглить — пропустить по рюмке и сыграть в шахматы. Как?
— Я обещал позвонить дочери, — сказал Шанин. — Хотели встретиться.
— Ну так и встречайся на здоровье! У меня на квартире, — решил Тунгусов. — Заодно и я посмотрю, что у тебя за дочь!
Тунгусов похоронил жену, когда работал в Москве, и это было одной из причин, почему он перешел в Североградский главк. В квартире осталась старшая дочь, молодая замужняя женщина; сейчас она была с семьей в Крыму на отдыхе, и Тунгусов жил дома один.
Позвонив на квартиру Лене, Шанин попросил Тунгусова не касаться при ней его, Шанина, семейных дел. Тунгусов буркнул: «Мне-то какое дело до твоей семьи!» Он знал, что у Шанина что-то произошло с женой, но что именно — не интересовался, чувствовал: Шанину вопросы на эту тему неприятны.
Лена приехала скоро, помогла им накрыть стол. Тунгусов вытащил из буфета коньяк, сухое и шампанское — у всех троих были разные вкусы. Он ухаживая за дочерью Шанина, без устали рассказывал смешные истории из своей жизни.
Шанин тонко иронизировал над Тунгусовым, припоминая его студенческие грехи и промахи.
— Если я не путаю, ты был метким охотником за чужой обувью, — улыбаясь, заметил Шанин после того, как Тунгусов вспомнил веселый случай из своей министерской деятельности.
— Как за чужой? Воровал я, что ли? — удивился Тунгусов.
Лена тоже с удивлением перевела глаза с Тунгусова на отца.
Шанин, посмеиваясь, рассказал: в студенческие годы он как-то в выходной после обеда проснулся, начал одеваться и обнаружил, что куда-то пропали ботинки. Всю комнату перевернул — нет! Под соседней кроватью, тунгусовской, нашел развалюхи. Подошва на веревочке, но делать нечего — обул. Вышел, увидел в сквере напротив общежития знакомую кепку, а рядом косынку... Зашагал по улице туда-сюда, пытаясь подсмотреть, во что обут кавалер, а он прячет ноги под скамью и на Шанина ноль внимания...
— Вспомнил! — засмеялся Тунгусов и, обращаясь к Лене, продолжал рассказ уже сам: — Потом этот злодей исчез. Я вздохнул: слава богу! Как вдруг он берет сзади за плечо и этаким елейным голосом спрашивает: «Лука, ты случайно не знаешь, куда девались мои ботинки?» — «Нет, говорю, не знаю, — и добавляю: — Ты же видишь, я очень занят». — «А можно тебя на минуточку... Извините, говорит, барышня».