— А теперь дай-ка я на тебя получше посмотрю! — скороговоркой сказала Дина сыну, раздеваясь. Она прямо с вокзала зашла за ним в садик и привела домой.
Вова, сняв пальтишко и шапку, отошел на середину комнаты. Он решил, что должен показать матери свой шерстяной костюмчик.
— Красный весь, видишь! — с гордостью проговорил Вова.
Костюмчик был куплен прошлой зимой, но сын, видимо, забыл об этом и считал, что мать его еще не видела. Дина схватила сына в охапку, посадила на колени, прижала к сердцу: «Ах ты мой красный, мой прекрасный, мой самый лучший, любимый, золотой и еще не знаю какой!» Вова прижимался к ней; в садике он, когда мать поцеловала его, застеснялся — истинный мужчина!
— А папе ты скажешь, что приехала? По телефону? — спросил Вова, когда она отпустила его. — Он говорит, мы тебя заждались и соскучились...
— Сначала мы посмотрим, что у нас творится, как вы тут без мамы хозяйничали, а потом и решим, звонить или не звонить папе. — Дине не хотелось приближать встречу с Дмитрием.
Она обошла дом, везде было прибрано и чисто, в холодильнике лежали продукты. Дина быстро приготовила обед.
После обеда она уложила Вову на свою кровать и прилегла рядом. Вова сразу уснул. Дине ни о чем не хотелось думать и спать тоже не хотелось, она лежала и слушала тихое посапывание сына и отдаленные шумы города: осторожное погукивание судов в порту, перестук колес маневровых поездов на станции, гудение машин на соседней улице. У нее было состояние человека, сделавшего неимоверно трудное дело, от которого надо отойти, отдохнуть, прийти в себя. Такое состояние она однажды пережила, это было двенадцать лет назад, когда умерла мать.
Дине тогда только-только исполнилось семнадцать, а Эдику не было еще десяти. После того как маму похоронили, а рухлядь перевезли к тетке и они с Эдиком переехали к тетке, Дина впала в какое-то оцепенение. Она не могла заставить себя пойти в школу, ей не хотелось ни о чем думать, никого не хотелось видеть, не хотелось жить. Она уходила в комнату, которую тетка отвела ей с Эдиком, ложилась на кровать и неподвижно лежала, пока тетка чуть ли не силком отправляла ее из дому. Как тогда, так и сейчас душа Дины не выдержала, нужен был покой.
Дина лежала на высоко взбитой подушке, что-то теплое согревало ее щеку, и она поняла, что в окно смотрит солнце.
Потом перестал посапывать Вова, и Дина, по-прежнему не открывая глаз, догадалась, что сын проснулся. Несколько минут он будет лежать не шевелясь, пока не поймет, что мать не спит.
— Мам, а ты позвонила папе? — шепотом спросил Вова. — Он приедет?
Так всегда: сначала он спрашивает об отце, потом уже вспоминает обо всем остальном.
— Приедет, приедет. Оденься, возьми в холодильнике пироженку, скушай и поиграй.
Она слышала, как сын, пыхтя, одевается, ест пирожное, возится с заводным лягушонком. «Если бы сын не любил так сильно отца, может быть, все было бы иначе, — думала Дина. — Нет, все равно ничего не было бы. Дело не только в Вове, а еще и в детях Алексея, у него двое. И он их любит; если бы не любил, наверное, давно ушел бы из семьи. Дети есть дети. Она не имеет права лишать их отца, ничего не может быть, ничего, ничего...»
В обычное время пришел с работы Дмитрий. Дина поднялась, начала собирать на стол. Муж расспрашивал, как прошла стажировка, на радостях сбегал в магазин, принес бутылку шампанского, коробку конфет.
— Праздник, понимаешь ли это, для нас с сыном. Вова каждый день спрашивал, когда да когда мама приедет. А я себе места не нахожу с того дня, как из санатория раньше срока уехала!
— Я сто раз тебе объясняла: из-за стажировки. Время стажировки было согласовано; редактор вообще не хотел отпускать меня в отпуск, ты же знаешь, — сказала Дина.
В ее голосе прозвучало раздражение. Дмитрий начал оправдываться:
— Да я ведь без претензий. Я к слову, к слову!.. Приехала неожиданно, я думал, телеграмму дашь... — говорил он, раскручивая сильными пальцами проволоку на пробке и поглядывая на Дину. — А выглядишь неважно, бледная вся, — круто меняя тему, сказал он вдруг.
Дине почудился намек, она язвительно переспросила:
— Неужели вся? Может, ограничимся хотя бы лицом?
Дина в упор смотрела мужу в глаза, в них появился испуг. Второй раз она видела в них это выражение. Первый раз, когда Дмитрий спустя много дней начал разговор о ее позднем приходе домой после встречи с Алексеем на берегу. Тогда она тоже, мгновенно ощетинившись, ответила резко и насмешливо: «Мне запрещено отлучаться из дому? Может, увольнительную выписывать, по-солдатски?» И сейчас Дмитрий испугался ее тона.
— Бледная, потому что дорога, наверное, вымотала... Чего сердиться-то?