Он не выражал своего отношения к тому, о чем ему говорили. Если к нему обращались с просьбой, жалобой или советом, обещал посмотреть, подумать, разобраться. Он ничего не хотел решать сразу, у него была другая цель: узнать, чем жила стройка во время его отпуска, чтобы снова взять в руки нити управления ее огромным механизмом, выработать систему мер, осуществив которые, он смог бы завершить строительство комбината к февралю. Закончив последнее совещание, Шанин вышел из-за стола и прошелся по кабинету, разминая затекшие от многочасового сидения ноги. Шанин планировал завтрашний день. С утра он займется щитовыми домами: «Дожили! Санитарная инспекция начала руководить трестом!» Потом проедет по объектам промплощадки. Вечером соберет начальников и директоров и выскажет свое мнение об их работе; сегодня он их слушал, завтра они его послушают. Шанин был намерен выработать к вечеру программу действий для себя и для руководителей участков и служб. Кровопускание, которое он собирался учинить, это лишь половина дела. Надо ясно и четко сказать, что люди должны делать, чтобы пустить комбинат.
Шанин снова сел за стол — ознакомиться с директивными материалами. Он читал их «по диагонали». Ничего нового Шанин не обнаружил. Директивы требовали от него, от его коллег в Североградской области, от управляющих всеми строительными трестами страны ускорить, усилить, улучшить, повысить. Отложив папку, Шанин взялся за статью Белозерова, отметил, что ее размер непривычно велик: четыре колонки сверху донизу. Он хотел и ее просмотреть с пятого на десятое, однако увлекся и прочитал от строчки до строчки.
«Вы стоите перед высокой стеной. Вам нужно перебраться через нее на другую сторону. Может быть, никому этого не удавалось сделать, а вы должны, должны во что бы то ни стало. Не трудно представить себе состояние людей, перед которыми подобная задача встает. Именно такое состояние было у нас, когда нам поручили пустить за три месяца ТЭЦ-два Рочегодского ЦБК...» Статью с эдаким интригующим началом после первого абзаца не отложишь, и даже не содержанием захватила она его: все, что он читал, было ему, в общем-то, известно. Шанина поразило, с какой страстной убежденностью Белозеров доказывал: то, что он сделал на ТЭЦ-два, может быть сделано каждым грамотным и заинтересованным коллективом на любом объекте, если создать условия. Это был не тот человек, которого знал Шанин — настойчивый до глупого упрямства, склонный к авантюризму, — за газетными строками угадывался мыслитель и борец.
И, как это в последнее время бывало не однажды, Шанину вспомнился Синев. Он ознакомил Шанина со своей объяснительной запиской по поводу гибели людей. Они сидели вдвоем в синевском кабинетике; Синев вопросительно смотрел на Шанина: «Как вы оцените мое творение?» На лице Синева была непривычная смущенная улыбка. Он писал, что ему удалось построить мост в такой короткий срок, какого еще не знала мостостроительная практика. Излагал принципы своей технологии: всесторонний научный расчет; не угасающее ни на час техническое творчество; самоотверженный труд. Лишь в самом конце записки, в нескольких строках Синев признавал, что за заботами о сокращении сроков строительства моста упустил из виду технику безопасности и что он — лично он, Синев, и никто другой — несет ответственность за гибель людей. Он просил не выплеснуть вместе с водой и ребенка: его, Синева, судьба — ничто в сравнении с теми принципами, которые он разработал. Как бы с ним ни поступили, созданная им организация строительства не должна быть перечеркнута. «Попробуйте, Константин Федорович», — одобрил Шанин. Он решил, что Синев, выпячивая свои заслуги в разработке новой технологии, пытался смягчить кару, которая его ждала. Так Шанин решил тогда. Сейчас он подумал, что, видимо, ошибался, как ошибся в Белозерове, полагая, что тот откажется достраивать электростанцию. Белозеров пренебрег опасностью всеобщего осмеяния в случае провала, пошел на риск потери репутации, чтобы получить возможность доказать свою правоту. Дело для него выше личного интереса. Выше оно было и для Синева. Да, вне всякого сомнения, Синев в своей записке искренне беспокоился за свои принципы, махнув рукой на собственную судьбу. Синев и Белозеров похожи друг на друга, вот почему стоит Шанину подумать об одном, как немедленно вспоминается и другой.
Шанин взглянул на часы: половина одиннадцатого. Он оделся и вышел на улицу. Валил сырой снег, на дороге под светом фонарей тускло блестели лужи. Шанин направился к поселку. Он шагал, расстегнув пальто, заложив руки за спину, и продолжал свой мысленный монолог. Но теперь он думал не о Синеве и Белозерове, а о себе, о том, что для него, Шанина, дело тоже превыше всего. Однако что-то в нем запротестовало против того, чтобы он ставил знак равенства между собой, Синевым и Белозеровым. «Если бы тогда на моем месте был Белозеров, — подумал Шанин, — взял бы он обязательства? Нет, — решил Шанин, — Белозеров не взял бы. Почему? — задал он себе новый вопрос. — Белозеров человек другого склада ума, — ответил Шанин и тут же потребовал от себя уточнения: — Что значит другого? Какого?» На этот вопрос ответа у него не было; но именно на этот вопрос, казалось ему, он должен был ответить во что бы то ни стало.