Свичевский сидел на стуле у стены, развернув плечи, при последних словах Шанина у него внутри словно осела пружина, державшая его в распрямленном состоянии.
— Старшим прорабом? — спросил он. — За что?
— Если не хотите, мы можем дать вам хорошую характеристику, — предложил Шанин. — Строек много.
— Старые заслуги ничего не стоят? — спросил Свичевский, в его голосе звучала горечь. — Все забыто?
Шанин с силой растер лицо ладонями, ответил:
— Больше я ничего не могу вам предложить. Подумайте до завтра и позвоните, что вы решили. До свидания.
Как только он вышел, в дверь заглянула секретарша:
— Шумбуров. Можно, Лев Георгиевич?
— Пусть войдет, — разрешил Шанин.
Шумбурову он был намерен предложить такой же выбор.
Глава тридцать седьмая
Белозеров и Дина встречались в старом парке.
Они стояли среди деревьев в стороне от аллей и тропинок, прижавшись друг к другу. Ни он, ни она не могли задерживаться больше чем на полтора-два часа, и ни он, ни она не решались пойти к кому-либо из знакомых. Они не знали, что будет с их любовью завтра, но не встречаться уже не могли.
Несколько раз Белозеров пытался заговорить с Диной об их будущем. Она немедленно останавливала его. «Там видно будет», — говорила Дина.
У нее осложнились отношения в семье. Спала она теперь на диване, ссылаясь на нездоровье. Почувствовав неладное, Волынкин пожаловался тетке. Клавдия Григорьевна немедленно бросилась ему на помощь. У Клавдии Григорьевны не было своей семьи. В молодости она прожила полтора года с мужем-пьяницей, которого выгнала; позднее, случалось, к ней прибивались мужики, но долго ее характера никто не выдерживал.
Клавдия Григорьевна по-своему любила Дину и Эдика, но держала в строгости, требовала беспрекословного повиновения и судьбу их устроила, не спрашивая желания и согласия. Дину, когда ей исполнилось восемнадцать, выдала замуж за Волынкина, нестарого еще вдовца, человека во всех отношениях положительного и хозяйственного. Волынкин хотя и был по натуре экономен и расчетлив, тетку не забывал, в праздники одаривал богатыми подарками, снабжал дровами. В благодарность тетка и после свадьбы не считала для себя зазорным присмотреть за племянницей, при случае поучала зятя, как надо обращаться с молодой женой.
Клавдия Григорьевна еще летом заметила перемену в настроении Дины. От всевидящих глаз Клавдии Григорьевны не ускользала ни ее мечтательная рассеянность, ни то, что она, как никогда раньше, стала следить за своей внешностью.
Клавдия Григорьевна отправилась к племяннице. Дина была дома.
— Бесстыжая! — набросилась она на нее. — Запомни, Дмитрия в обиду не дам! Обидишь, опозоришь — на себя пеняй! Ославлю на весь свет, в твою же газету напишу, чтоб все, все, все знали! Заелась ты, девка, вот что! Забыла, как латаную сорочку носила! Один раз говорю, ты меня знаешь, не умею зря словами швыряться! Не уймешься — на себя пеняй!
Дина, ни слова не говоря, оделась, ушла из дому, хлопнув дверью. Долго бродила по улицам, зашла к Рашовым.
— Господи, Диночек! — обрадовалась Валентина; увидев Дину при свете, всплеснула руками: — Что с тобой? Нездорова?
— Немножко, — ответила Дина.
Из детской вышел Рашов.
— Дина у нас? Очень кстати, как раз думал о тебе.
— Что за нужда? — спросила Дина.
— Есть нужда, — ответил он; достал из кармана и протянул Дине письмо. — Анонимка, почитай-ка!.. Сегодня Уторова принесла мне: «Надо, говорит, разбираться». — «Что вы, не верю и не поверю никогда, лично эту женщину знаю». — «Знаю, что знаете, говорит, потому и пришла к вам...»
Дина с трудом разбирала корявый почерк. «Работник газеты, — читала она, — человек, который всех учит с ее страниц, а как себя ведет? Встречается в парке с чужим мужиком, а свой муж на стройке. С кого же нам теперь пример брать, если работник газеты ведет себя как легкомысленная женщина?»
Дина сложила бумагу вчетверо и аккуратно вложила в конверт. Она села на диван, откинулась на спинку и закрыла глаза; у нее не было сил сопротивляться, объяснять, оправдываться.
— Динок, тебе плохо? На тебе лица нет, выпей, — Валентина протянула ей стакан.
Дина выпила глоток.
Рашов опустился на диван рядом.
— Валя, оставь нас, пожалуйста, — попросил он жену. Валентина вышла.
— Это правда, Дина?
Дина молчала.
— Значит, правда, — сказал он. — Не укладывается в голове, ты — и вдруг такое!
— А какое такое? — шепотом спросила Дина. — Для меня это такое, может, весь свет, умирать с ним буду...