Тунгусов пошел пешком, кивнув водителю: двигайся, дескать, за нами. Шанин шагал рядом, Белозеров — на расстоянии в десяток метров позади.
— Как идут дела у этого твоего Белозерова? — спросил Тунгусов, будто продолжал ранее начатый разговор.
— Начальник главка любит, когда работники признают ошибки? — сказал Шанин. — Так вот, я не верил в этого человека и, похоже, ошибался. Чернаков с Рашовым настояли, чтобы его назначили начальником Промстроя. Тянет. Передовое СМУ.
— А почему не верил?
Шанин рассказал о белозеровском прожекте: предлагал работать без мастеров, сплошная сознательность, а в сущности стихия, авантюризм!..
— Хм. — Тунгусов не одобрил вывода Шанина, но и не оспорил его. — А как Белозеров сумел в передовые выйти? При Свичевском и Шумбурове у тебя на Промстрое и Биржестрое черт знает что творилось, и вдруг передовое СМУ! Это как он сумел?
— Думающий парень, теперь вижу.
— Чернаков и Рашов оказались проницательнее тебя, — сказал Тунгусов. — Ты видел одни прожекты, а Рашов с Чернаковым ум и организаторский дар.
— Рашов тоже, случалось, ошибался, — попытался Шанин защищаться.
— Если ты имеешь в виду историю с председателем постройкома, то я согласен с Рашовым. Для Сухого Бора твой Волынкин не фигура, и ты напрасно за него держишься, — резко выговорил Тунгусов. — Для руководства профкомом такой махины этот поддакиватель не годится!
Шанин пожал плечами.
— С Волынкиным я комбинат построил.
Тунгусов не отреагировал на реплику, заговорил о белозеровском предложении упразднить мастеров.
— Не такое уж это прожектерство! Смысл идеи — производственное самоуправление, и придумал ее не Белозеров, а молодые рабочие, Белозеров лишь поддержал, тебе следовало бы это знать, даже я знаю! А почему поддержал, ты не пытался понять?! Я вот пытаюсь, и любопытные мысли приходят. Самоуправление записано в Программе партии, тут оригинальности особой нет...
— Знаю, — теребил Шанин. — Но не рано ли?
— Погоди. Молодежь пытается применить программное положение так, как понимает его, вот что важно.
— Не рано ли? — повторил Шанин.
— Пусть рано, что ж. А попробовать стоит. Тебе через сколько на пенсию?
Шанин взглянул на Тунгусова с удивлением.
— Скоро. И что?
— О смене надо думать, друг дорогой. Нельзя убивать в молодежи самостоятельность. Торопятся? Пусть убедятся сами, это школа, им коммунизм достраивать. Белозеров, как видишь, сумел разобраться, что к чему, а ты нет.
— Я хозяйственник, — ответил Шанин. — Политика не мое дело.
— Хозяйство и политика нераздельны, Ленин учил, — отрезал Тунгусов. — И ты это знаешь, не прикидывайся. Кстати, не предложи Рашов с Чернаковым поставить Белозерова на Промстрой, сидел бы он у тебя сто лет на второстепенных объектах! Какого руководителя мог прохлопать! И может, не только Промстроя!..
— Как так?
— А так. Хотим его у тебя забрать, с этим я и приехал. Сняли управляющего Усть-Польским трестом, нельзя было больше тянуть. Нужно решать наконец вопрос капитально. Мы с Бабановым вошли с предложением выдвинуть Белозерова, доложили секретарям обкома, дело-то знаешь какое! Рудалев дал согласие наполовину...
— Что значит наполовину?
— Не торопись! — одернул Тунгусов. — Наполовину значит так: Рудалев поручил мне еще раз присмотреться к Белозерову и узнать твое мнение. Что ты скажешь?
— Авантюра!
Тунгусов остро взглянул в лицо Шанина, спросил:
— Можно узнать, почему?
Шанин выразительно приподнял плечи: это нуждается в объяснении?
— Спасибо, понял. — Тунгусов долго шел молча, потом проговорил: — Четверть века, почитай, знаю я тебя, Шанин...
Шанин ждал продолжения.
— И всегда ты был для меня немножко загадкой. Крупный организатор, опытный специалист и все такое, но чего-то я в тебе не понимал. А сейчас возьму на себя смелость заявить: понял.
Шанин напряженно молчал.
— Болен ты неверием в людей.
— Есть доказательства? — поинтересовался Шанин безразличным голосом.
Тунгусов знал, что безразличие его ненастоящее.
— Есть. Синев, раз.
— Так.
— Белозеров, два.
— Так.
— Ты привык верить в себя и полагаться на себя. Я слышал, ты даже запретил своим работникам давать интервью журналистам. Дикость какая! К тому, что у тебя есть, прибавить то, о чем я говорю, эх, сколь сильнее ты был бы!