— Чего надо Аграфене? — с беспокойством спросил Волынкин; он сидел рядом.
Чернаков сделал безразличный жест рукой.
— Да ничего особенного...
Волынкин успокоился, отвернулся к соседу.
Недавно Чернаков попросил протоколы заседаний парткома за последние годы, перечитал записи выступлений председателя постройкома. Волынкин брал слово не часто и говорил коротко: «Присоединяюсь к мнению, высказанному товарищем...» И даже если ссылка на чье-то мнение отсутствовала, то все равно это было повторение чужих мыслей, обычно шанинских. «Вот такие пироги, — сказал себе Чернаков, перевернув последний лист протокола. — Полип он, наш Дмитрий Фадеевич. Присосался к Шанину и едет на его мыслях, на его авторитете и на его поддержке. А ведь руководителю профсоюзной организации, так же, как и мне, секретарю парткома, не дано приспосабливаться. Мы оба должны иметь мужество самостоятельно мыслить и смело свои мысли высказывать».
После пленума Шанин с секретарями горкома спустился на второй этаж, в кабинет Рашова. Вслед за ними вошел Чернаков. Дождавшись, когда все сели, Рашов объявил:
— Речь пойдет о Волынкине. Будем рекомендовать его снова или нет?
Шанин высказался за то, чтобы оставить Волынкина.
— Вы же видели, Валерий Изосимович, сколь велик авторитет Дмитрия Фадеевича. Перед Бабановым все защищали его.
— Как вы считаете, Илья Петрович? — Рашов смотрел на Чернакова.
Шанин был убежден, что секретарь парткома тоже выскажется против замены и на том разговор о Волынкине закончится. Но Чернаков после недолгого молчания предложил дать Дмитрию Фадеевичу другую работу.
— На пост председателя предлагаю выдвинуть Рамишвили. Принципиальный, молодой коммунист, прошел школу у Белозерова.
«Что с ним произошло?» — подумал Шанин о Чернакове.
— Это Рамишвили газета критиковала за то, что не мог найти общего языка с Шумбуровым, — напомнил Шанин.
— Из двух спорящих прав бывает один, — пробасил Рашов. — Спор Шумбурова с Рамишвили уже разрешен: первый переведен в прорабы, а второму доверили пост главного инженера ведущего СМУ. Как у него в СМУ дела идут?
— Белозеров хвалит, — ответил Чернаков.
— Ну, вот его и порекомендуем. Если, конечно, партком убежден, что ошибки не будет.
— У меня сомнений нет.
Теперь они оба, и Рашов, и Чернаков, вопросительно смотрели на Шанина, ожидая его слов.
Неожиданно Шанин сдался. Он подумал, что Волынкина отстоять не удастся, раз уж даже Илья Петрович не хочет защищать его. «А что касается Рамишвили... Может быть, во мне и сейчас говорит все та же боязнь молодых людей?»
— Пусть будет так, — сказал он.
На другой день Шанин пожалел о своем согласии. Позвонил Тунгусов, известил о том, что в Москве созывается Всесоюзное совещание строителей.
— Тебе будет предоставлено слово для выступления. Блесни, понял? Правительство хочет знать мнение строителей, почему у них медленно растет производительность труда. Будут большие люди.
Из сообщения Тунгусова Шанин сделал вывод, что предложение готовиться к выступлению следует рассматривать как знак особого доверия. Пожалуй, он поторопился сдать позиции перед Рашовым. Но слово свое он сказал. «Для дела, пожалуй, хуже не будет, — успокаивал он себя, думая о Волынкине и Рамишвили, — а дело прежде всего». Этой мыслью он подвел черту всему, что было связано с Волынкиным, и переключился на другие заботы.
Неприятности преследовали Шанина. Новое огорчение было связано с Леной. Она приехала в Сухой Бор на каникулы, но Шанин ее почти не видел. В канун отъезда дочери он ушел с работы пораньше в надежде провести несколько часов с нею. Лена сказала, что снова должна уйти.
— Папочка, ты не сердись, ладно? — ласкаясь к нему, говорила Лена. — Ну, я должна идти, понимаешь... Я обещала, меня ждут.
Он сидел в кресле, просматривал свежие газеты, а Лена стояла рядом, поглаживая ладонью шершавую от пробивающейся щетины щеку отца. Дочь чувствовала отцовское недовольство.
— Так можно объясняться с дальним знакомым, а я твой отец. — Шанин сложил газету и положил ее на стол. — Ты прилетаешь на десять дней, и каждый вечер у тебя какие-то дела. Как отец я могу знать, что это значит? «Я обещала, я должна» — это для меня не звучит. Кому обещала? Кому ты успела задолжать?
Хотя жесткий смысл своих слов он смягчал ласковой мягкостью тона, Лена воспринимала именно жесткость вопросов и с каждой произнесенной им фразой краснела все больше...
— Папа, ты, может быть, думаешь что-нибудь плохое... — пролепетала она, в ее больших темных глазах была растерянность. Такой он не знал свою дочь, он привык видеть ее всегда уверенной в себе и откровенной; в его душе шевельнулось недоброе предчувствие. Лена преодолела замешательство и продолжала спокойно и твердо: — Я давно собиралась тебе сказать, да все не решалась. Я давно дружу с одним парнем с твоей стройки, вот... Вечера мы проводим вместе. Верь мне, ничего плохого... Сегодня мы идем в компанию... Он очень хороший, настоящий.