— Это что ж получается? — язвительно сказал Крохин, выслушав Волынкина. — Диплом есть, значит, все ладно, диплома нет — катись колбаской? Я тоже без диплома, и мне укладывать чемодан? Что-то Рашов перегибает. Пиши, Митя, жалобу, тут и раздумывать нечего!
— А может, подождать, посмотреть, понимаешь ли это, какую работу предложат? Хорошую ежели, так не рыпаться.
— Что говоришь, Митюха? Тебя вся область знает! Дерись! Тому, кто дерется, цена-то больше! — Глазки Крохина зло сверкали. — Сними меня с работы — не представляю, как бы и домой явился да бабе с сыновьями сказал. Подумать страшно!
Он ударил Волынкина в самое больное место. В Сухом Бору знали, что жена предпостройкома намного моложе его, красавица, всегда на виду и что Дмитрий Фадеевич побаивается, как бы ее кто не увел.
Ответить на реплику Волынкин не успел, зазвонил телефон.
— Сейчас, Илья Петрович, — сказал он в трубку и начал копаться в бумагах, в беспорядке лежавших по всему столу. — Приглашают в партком, понимаешь ли это, со списком на заселение нового дома. Только мне сейчас и делов, что списки утрясать!.. Я сбегаю, а ты посиди, я ненадолго.
Вернулся Волынкин повеселевший: глаза словно выбрались из ям поближе к переносью. Бумаги он не положил, а хлопнул обеими руками на стол.
— Дело решенное, понимаешь ли это, пишу жалобу! Сам Шанин не велел спешить. Илье Петровичу сказал, что все, дескать, может перемениться. — Он вынул чистый лист бумаги, взял из массивного бронзового прибора перо. — Сочинять будем вместе. Свой ум хорошо, а ежели есть ум и у друга, то еще надежней.
Когда жалоба была написана, Крохин посоветовал:
— Жене покажи, пусть подшлифует, писатели мы с тобой аховые. Увидят запятую не там, где надо, сразу вывод, грамотеха не та, правильно освободили... И начинай готовиться к комиссии — проверять ведь будут жалобу твою, знаешь законы. Поговори с членами парткома, постройкома: обидели, мол, незаслуженно...
Вечером за Волынкиным по обыкновению подошла машина. Постройком своего транспорта не имел, и Шанин установил, чтобы Волынкина увозил домой и привозил на работу первый заместитель управляющего Друкер. Полный барственный Друкер сидел рядом с шофером молча. Он уже знал о решении бюро и чувствовал себя неловко: утешать? как тут можно утешить? — поэтому сделал вид, что понятия ни о чем не имеет, едет и думает о делах. Волынкин тоже сделал вид отрешенной задумчивости.
Он думал о том, что должен показать письмо Дине, но все в нем противилось этому. Он не мог представить себе, что скажет жене, как будет смотреть ей в глаза. Дмитрий Фадеевич придерживался правила держать жену подальше от своих забот, тем более забот черных. Так сложилось еще в те времена, когда он, сорокалетний мужчина, овдовев, женился на восемнадцатилетней девушке. Она смотрела на него снизу вверх, таким значительным человеком он ей казался, и он поддерживал это представление о себе — для нее у него всегда все шло лучшим образом. С годами многое изменилось. Дмитрий Фадеевич стал в чем-то чувствовать превосходство Дины — в чем именно, он не смог бы сказать, — это еще более побуждало его держать жену подальше от своих горестей. И вот сейчас ему предстояло сказать Дине, что он терпит крах; эта мысль была невыносимой.
Волынкин вошел во двор, он жил в собственном доме, большом, обшитом досками, три окна весело смотрели на реку. Из-под крыльца, загремев цепью, выбрался пес, приветственно гавкнул хозяину. Дверь была на замке, Дина еще не пришла с работы; это обрадовало Волынкина. Он взял под тряпичным ковриком на крыльце ключ, медный, массивный, переступил выскобленный добела порог.
Волынкин переоделся по-домашнему, натаскал дров и затопил печь в гостиной (Дина любила, чтобы в доме было тепло) и плиту на кухне; начистил картошки, вытащил из холодильника мясо и отбил котлеты.
Дины все не было, Дмитрий Фадеевич съел котлету и вышел на крыльцо покормить собаку. Возле дома через дорогу у крыльца стоял пожилой человек в валенках. Он помахал Волынкину рукой. Дмитрий Фадеевич поздоровался и подумал, что можно показать жалобу соседу; он учитель и приходится дальним родственником, так что болтать направо и налево не станет. А Дине пока лучше ничего не говорить.
— Я, понимаешь ли это, голову ломаю, с кем посоветоваться, — сказал он, пожимая соседу руку. — А чего ломать, лучше тебя никто не посоветует! Лишних ушей у тебя дома нет?
Он показал соседу жалобу, тот, прочитав, ошеломленно посмотрел на Волынкина.
— Вот так-то оно, — жалобно сказал Волынкин. — Но мы еще посмотрим! — добавил он бодро и попросил: — Ты, милок, получше посмотри, как там с запятыми-то, все ли правильно?