— Каждый день приглашают, — сказал Скачков. — Поначалу, куда ни зовут, ходил, а потом решил малость похитрить. Ну, и опростоволосился... Как-то пригласили на праздник улицы — придумали недавно праздник такой. Открытка пришла: «Явка ваша обязательна, товарищ Скачков», — и подпись: «Уличный комитет». Откуда взялся этот комитет, понятия не имею, никогда не слышал о такой организации. А у меня другая забота: попросили в деревне за рекой сложить стены нового магазина. В отпуске я начал строить, да малость не успел и пообещал за два-три выходных доделать. Ну, так вот, поеду-ка я, думаю, в деревню, поработаю, а улицу без меня отпразднуют. Уехал, дак по сей день спина холодеет, как вспомню, что получилось. Комитет этот, оказывается, венок из цветов приготовил мне на шею как главному строителю улицы, и все сорвалось, вот конфуз-то!..
— Теперь опять идет, куда бы ни пригласили. Мы дома уж почти не видим его, днем на работе, вечером выступает.
— А я все думаю, мне по гроб жизни не рассчитаться за Золотую Звезду, как ни работай, сколько ни выступай, — сказал Скачков.
Он сказал это очень серьезно, и Белозеров подумал: «Моральная сила Скачкова в том, что он, Герой, считает награду не венцом достигнутого, а чем-то таким, что должен еще отработать». Думая об этом, Белозеров испытывал сложное чувство: тут было и восхищение чистотой этого человека, который такой же, как ты, и в то же время не похож на тебя, и непонятная робость, вызванная, наверное, подсознательным пониманием его морального превосходства над тобой, и желание стать лучше, чтобы быть достойным его уважения и дружбы.
В прихожей, у двери, стояли две пары резиновых сапог и три плетенных из тонких ивовых прутьев корзины.
— Клаша, ты смотри, может, не ехать тебе? — переобуваясь, спросил Скачков. — Грибов я наберу, место разведанное...
Клаша не ответила, опустила свою корзину, которую уже взяла в руки.
— А, Клаша?
Скачков поднял голову — и изменился в лице. Белозеров тоже взглянул на Клашу. У нее в глазах стояли слезы.
— Лишняя я, дак могу не ехать, — пробормотала она.
— Что ты, что ты, Клашенька, — испуганно сказал Скачков. — Не лишняя, устала ведь за день, целый день хлопотала в своей школе. А если хочешь, поедем, поедем!
Белозеров сел на заднее сиденье мотоцикла, Клавдия Ивановна заставила его пересесть в коляску, села на сиденье сама, обхватила мужа за талию, у нее было счастливое лицо. Скачков ехал на небольшой скорости и все оборачивался к жене, проверяя, хорошо ли ей ехать. «Как у них все ладно, — думал Белозеров. — А я почти не бываю дома, и меня не тянет к Нине. Девочек вспоминаю, а Нина никогда не приходит на ум. Я готов отдать полжизни за минутный разговор по телефону с Диной, в ней мое настроение, мое счастье»...
Они отъехали от Сухого Бора километров двадцать, Скачков свернул с дороги на едва заметную лесную тропу и остановил мотоцикл. Лес по обе стороны был смешанный, пахло низинной сыростью и хвоей.
Скачков обвел рукой полукруг.
— Вот тут она, та самая грибная целина. Кружи да кружи на пятачке. Аукать давайте почаще, чтобы не растеряться.
Как-то само собой получилось, что Белозеров и Скачков отошли друг от друга, но снова оказались рядом. Белозеров снял первую волнушку, влажную и розовую, потом попался маленький точеный рыжик, и грибы пошли один за другим, маленькие, с наперсток, и крупные, с блюдечко, и средней величины. Они рассыпались между елями один от другого на два-три метра, а то и совсем рядышком, присядь, срежь шляпку, положи в корзину, сделай шаг и снова срезай... Белозеров брал гриб за грибом, укладывая ровным слоем на дно корзины, и Скачков так же споро срезал грибы.
— Ребята Фадеича поддержали, и я не возражал, а как-то на душе тишины нет, будто ошибку сделали, — сказал Скачков. — Или нет?
— Решал каждый за себя, я сказал Бабанову то, что думал, — ответил Белозеров, срезая крупный оранжевый рыжик и любуясь им.
— Я тоже, да не все, что думал... — Скачков срезал такой же прекрасный гриб, но положил его в корзину не глядя, мысли были заняты другим. — Ежели одного Волынкина видеть и ничего больше не замечать, так будто бы все правильно. А вдумаешься — нет, не так. Видимость-то одна, а сущность со-овсем другая...
Скачков замолчал. Белозеров решил, что он сказал все, проговорил:
— Извините, Виктор Иванович, не понял.
— Я и сам не все понимаю, а когда чего не понимаю, покоя не нахожу, характер такой дурной! Должен всегда дойти до полной ясности... — Скачков посмотрел на Белозерова, его худощавое лицо было строго. — У Рашова основа такая: состарел Фадеич. Шанин не согласен, а почему? Шанин тоже состарел, думаю.