Белозеров даже встал с корточек, настолько неожиданным были для него слова Скачкова. Скачков тоже выпрямился и говорил, глядя в упор на Белозерова, будто хотел убедиться, что сказанное им понятно и принято:
— Я недавно иду мимо барака, где трест, у Шанина окна открыты, и слышно, как он ругает кого-то. Ну, лешак пронеси, такого я не слыхивал! Начальник снабжения чегой-то проворонил, вроде бы металл да цемент, и Шанин его чистил... Со мной в доме, в одном подъезде, секретарша его живет, я у нее спрашиваю, чего это Лев Георгиевич ругался, так она засмеялась и говорит: «Разве это ругался! Вот когда он в Сухой Бор приехал и все по-своему ставил, тогда ругался — в обморок люди падали, у кого нервы худые...»
— Кричать — это лишнее, а спрашивать с людей он обязан, порядок в тресте должен быть, — заметил Белозеров.
— Да, спрашивать надо, — согласился Скачков. — Но как? Я недавно кино смотрел, старое, про царя Ивана Грозного. У него так: что не по нему — голову долой. Думаю, правильно? А и правильно! Время такое было. И время было, когда кричать приходилось, не всегда понимали по-хорошему люди. А сейчас время другое, добрее человек должен быть, мягче, потому — все для него, для человека!...
Он прислушался к тишине, негромко крикнул:
— Ау!
— Ау, ау, — успокаивающе отозвался неподалеку впереди голос Клавдии Ивановны.
— Вы только не подумайте, что я против Шанина, — продолжал Скачков, делая шаг в сторону и приседая, чтобы срезать волнушку. — На парткоме сижу с ним рядом, слушаю, вижу: Шанин рвется на части не из самолюбия какого, ему дело надо, он делом-то и живет.
— Значит, получается, все правильно, Виктор Иванович. Ради дела и покричать не грех, туда и вывели, — усмехнулся Белозеров.
— Нет, на свое я еще не вывел, — возразил Скачков. — Сколько ночей мой партком заседает, — он выразительно приложил длинные пальцы к высокому узкому лбу, — хочу понять, где антимир. Слыхали про миры и антимиры?
— Слышал, как же, — отозвался Белозеров, он снова не понимал Скачкова.
— Если есть в природе мир, значит, должен быть и антимир, наука говорит. Если Шанин состарел, значит, он вчерашний день, а кто сегодняшний? Есть! Есть день сегодняшний!..
— Любопытно! Что же вы имеете в виду под этим днем? — Белозеров снова выпрямился.
— А чего любопытно-то, — не поднимая головы, ответил Скачков. — Слежу я за одним человеком, вот уж не любит кричать, хоть и спрашивает как положено. Шанин — тот лупит направо и налево: «Поворачивайся! Поспешай!» А этот, мой, сегодняшний который, по-другому: «Думай! Ищи!» Хотят одного, а требуют разное...
Скачков несколько грибов срезал молча, спросил:
— Сами-то вы как, Алексей Алексеевич, об этом думаете?
— В столь широком философском плане, как вы, Виктор Иванович, я не пытался рассуждать, — медленно ответил Белозеров. — Наверное, вы правы... Лично мне по душе ваш сегодняшний день. Шанинский метод я не принимаю, но это, может быть, уже свойство характера.
— Характер, он тоже сегодня не тот, что вчера, — сказал Скачков.
Вдалеке раздалось еле слышное «ау-ау!» Скачков и Белозеров откликнулись почти одновременно.
— Выйдет, не заплутается, — ласково усмехнувшись, проговорил Скачков и продолжал: — Ко мне недавно приезжал корреспондент из журнала. Занимается он социологическими исследованиями. Так вот, спрашивал у меня, как изменилась психология строителя-рабочего за последний десяток лет. «С двумя бригадирами, говорит, беседовал я, и оба думают по-разному». Один бригадир считает, что эта самая психология стала хуже. Десять лет назад бригадир мог сказать, что сегодня, мол, будем работать не восемь часов, а подоле, нужда такая есть, и никто ему слова поперек: надо — значит, надо, сознательность у всех была. А теперь, дескать, чтобы задержаться, надо каждого по имени-отчеству попросить, да еще доказать, что иначе никак нельзя, а то уйдут по домам. Никакого понимания у людей нету... Другой бригадир считает, что наоборот: сознательность у строителей повысилась. Было же ведь время, дескать, что среди смены уйдут рабочие на поселок к пивной бочке и стоят там час-другой. А сейчас такого уже нет, иная психология у людей, выкладываются они на работе на все сто процентов, был бы материал да техника не подводила... «Скажите мне, — говорит корреспондент, — кто же из них прав?» Тут-то я и задумался, потому как в том, что первый бригадир считает, правда есть, и у второго ее не меньше... Так я ему и оказал: «Оба правы, да только правда та не вся». А вся правда в чем? А вот в чем. Сейчас вечер у каждого — золотое время. Телевизор надо посмотреть, в спортивную секцию сбегать, половина рабочих держит моторные лодки, дачи строит, мода нынче на дачи пошла, а сколько учится! У меня в бригаде вся молодежь: кто вечерник, кто заочник, кто солист, кто гармонист. Вечером, бывает, надо задержаться на работе, так язык не поворачивается просить, да и остается не каждый — не потому, что несознательный, а дело его ждет, не может он...