— Выжил, и слава Богу. — Наташа отвернулась к окну.
— А ты как? Когда тебя выпишут? — он машинально вертел в руках сложенный до размеров конверта пластиковый пакет.
— Обещали на днях.
— И… что ты намерена делать?
— Не знаю. Ты все-таки меня бросил, не довез до моря.
— Так получилось. Я обязан жизнью этой женщине… — Наташа иронично пожала плечами.
— Все обязаны. Всех родили женщины.
— Похоже на то, — осторожно отступил Авилов. Наталья перевернулась на живот и зарылась носом в подушку. Спросила из глухого ватного далека:
— Что ты в ней нашел? Провинциальная актриса в возрасте. Последний шанс.
— Только, не это. Не обсуждение сравнительных достоинств. Я тебя прошу… — он начал злиться.
— Почему нет?
— Это американское кино. Расставаться друзьями, как цивилизованные люди, и прочее… И тут же пачкать соперницу, судить-рядить… Это не для меня. Кто может, тот пусть, я не хочу. Если хочешь, до моря я тебя довезу.
— Будешь сидеть за рулем, мечтая о другой женщине?
— Но отвезу, как обещал.
— Сашка, ты такой… Не представляешь, что значит тебя потерять…
— Это трудно представить. Я не девушка. — Авилов опустил голову.
— Я тебе желаю хоть раз побывать в этой роли. Чтобы ты понял, каково это. — Авилов понял, что сейчас она заплачет, а этого он вынести не мог. Ему было невмоготу, как будто мохнатое рыло осы где-то близко. Он переступил с ноги на ногу и признался.
— Наташа… Рукопись у меня.
— Так и знала, что она окажется у тебя!
Она села и быстро заправила отросшие волосы за уши. Авилов взглянул — уши были треугольные, как у индусов привилегированной касты.
— Почему? — Он позволил себе чуть-чуть улыбнуться.
— Потому что ты самый жадный и хитрый. По праву сильного. Кто смел, тот и съел. Прошу тебя, отдай ее мне. Пожалуйста, очень тебя прошу. Тогда я прощу все твои грехи.
— Зачем она тебе?
— Я знаю зачем.
У нее заблестели глаза. Равнодушия как не бывало, остался спортивный азарт.
— Так скажи.
— Нельзя, — она улыбалась.
— Так не пойдет. Скажи зачем, а я подумаю.
— А тебе зачем?
— У меня есть план, я же жадный. Тебе он не подойдет, он на грани фола, а ты девушка цивилизованная. Тебе-то она зачем? Для славы-успеха?
— Конечно. Не продавать же.
— Продать лучше. Это реальные деньги. А слава что? Сегодня есть, а завтра поскользнулся или забыли.
— Ты в этом не рубишь!
— Зачем сложности, если есть прямой ход на деньги? — Авилов недоуменно пожал плечами.
— Прямая — самое краткое расстояние между двумя точками, от колыбели до могилы. Это не жизнь, а арифметика.
— А по-твоему, она синусоида?
— Ну, она — это… Это… — она провела круг двумя руками. — Она должна манить риском. Да ладно, что тут разводить турусы на колесах, отдашь рукопись?
— Ты в распыл пустишь. По-пустому.
— А ты на дело? «Мицубиси» купишь?
— Зачем? Куплю земли, построю тут особняк и буду стихи валять.
Наташа после секундного столбняка захохотала так, что все закончилось кашлем.
— Что смешного? — обиделся Авилов.
— У тебя не получится! Не получится!
— Это еще почему?
— Ну дурачок! Думаешь, поселился в этом месте, так и стихи в голове завелись?
— А вдруг? Надо попробовать.
— Не может быть, что ты такой ребенок. Ты меня морочишь. Ну откуда в тебе стихи, на пустом месте не растет, это или накопленная культура, или ген творчества, он семейный, как у Бетховена.
— Ладно, понятно. Хорошего ты обо мне мнения! Значит, пустое место… Подумай сама, на что потратить рукопись? Ни на что. Только обратно в стихи, свое к своему!
Авилов ушел, размышляя о славе. Если добывать славу для денег — это перевертыш, потому что деньги снова надо пристраивать, чтоб приносили прибыль, и караулить, не спуская глаз. А если добывать деньги, чтобы заработать славу, это получше. Когда деньги для увеличения массы — это тупо. Лучше, когда для чего-то другого. Для слабых, распадающихся желтых листков с наклонным почерком, на которые опасно дыхнуть? Пока жизнь в листочках есть, все хорошо, все спокойно, мы не погибнем, будет все, как ты захочешь, будет мир у ног твоих! Главное, чтобы этот фокус не потерялся. Надо проведать Шурку, как он там, с наследником Довлатовым? Шурка умный, хотя иллюзионист. А зачем нужна безыллюзорная жизнь? Тупая жизнь рода. Один барахло накопил, следующий удвоил, третий утроил, а четвертый спустил. А первые тогда за что маялись, если нет перехода энергии в другое? Венцом любого рода должен стать человек духа. Листочки, старые, желтые, со словами, что в них? Тайна сия велика есмь и неразгаданна. Хорошо, когда что-то непонятно. Тогда хочется жить и видишь небеса, а в них облака, струи и прожилки. И толстые вены на стволах деревьев.