— Очень. — Я покосился на шофера. Неохота было при постороннем задавать уточняющие вопросы. — А что за служба была? Ну, у этого?
Вспомнилось, как Громов говорил, что в прежней своей жизни не раз находился у порога смерти.
— Вопрос в точку! — Полухин понизил голос. — Я чего так долго провозился-то… В открытом доступе сведений почти ноль. Написано «служба в горячих точках», правительственные награды — и больше ничего. Так бывает, когда человек был под секретностью, в спецподразделениях. Но ты знаешь, у меня везде контакты, за это и начальство ценит. Позвонил ребятам не скажу откуда, попросил по-хорошему…
Он умолк.
— Ну?
— Короче, Громов — точно наш клиент. Невойсковые операции против боевиков и террористов. Навыки контрдиверсионной деятельности. Спецсредства, все дела, понял?
— Понял.
Мне сделалось хорошо и спокойно. Я всё ехал и со страхом прислушивался к себе — не начнет ли подкрадываться боль? Голова работала четко, руки не дрожали. Капли Льва Львовича помогли, а сулажин вроде бы все равно действовал. Продержаться бы еще чуть-чуть. Я на финишной прямой.
— Ты хоть намекни, наводку дай, — попросил Полухин. — На чем ты этого Громова зацепил?
— Сейчас не могу. Приеду — всё объясню. Главное — ничего сейчас не предпринимай. Можешь напортить.
— Я хотел ребят послать к Громову на квартиру и на курсы эти.
— Мать твою, Полухин! — зашипел я. — Ты можешь потерпеть до моего приезда? Говорю тебе, всё испортишь!
— Ясно. Что ничего не ясно.
Он обиженно засопел. Ход его мыслей был мне понятен.
— Если ты думаешь, что я хочу у тебя из-под носа раскрытие увести и на себя записать, ты кретин, — сказал я, наплевав на водилу. Пускай думает, что хочет. — Прикинь, Полухин, на кой мне в моем положении эти гребаные лавры? Слово даю: приеду — сразу к тебе.
— …Ладно, жду.
Вот и жди, подумал я.
— С бабой что-нибудь выяснил?
— С Каратаевой так… — Было слышно, как он зашелестел блокнотом. — Нигде не работала. Полгода назад развелась. Продала большую квартиру на Патриарших, купила студио в том же районе.
— Близкие родственники? Наследники?
— Никого.
Больше мне от Полухина ничего не требовалось.
— Всё, не могу больше говорить.
И разъединился.
У водителя глаза так и горели. На дорогу он теперь вообще не смотрел. Надо было от него отрываться. И вообще торопиться. Марксистская стояла вмертвую. На метро до Малой Дмитровки я доберусь вдвое быстрее.
— Всё, шеф. Соскакиваю. Держи свои пятьсот.
— А за гадание? Компьютер работал, я по-честному молчал. Гони триста и слушай прогноз.
— Некогда. Нá триста. Счастливо.
Он крикнул, когда я уже вылезал:
— Погоди секунду! Я коротко! Самое главное! Всё у тебя будет нормально. Планы исполнятся. Жить будешь долго.
— Ага. Так я и думал.
Если б я не знал о том, что Громов — спец по контрдиверсионной деятельности (а это все равно что по диверсионной), от нетерпения мог бы совершить непростительную ошибку. Попер бы напролом, не ожидая серьезного сопротивления. И скорее всего нарвался бы. Но кто предупрежден, тот вооружен.
Я припомнил упругую скупость движений Громова, уверенный блеск глаз, поджарость фигуры. Это всё приметы человека, который знает свою силу. Я тоже знаю свою силу. И у меня есть важное преимущество: Громов меня не ждет. Во всяком случае, так быстро.
«Порше» во дворе не было. Плохо. Но когда я позвонил в дверь, мне ответили. Ассистент был на месте.
— Это я, Зайцев, — сказал я. — Откройте, пожалуйста.
Если бы ассистент хоть секунду промедлил, это означало бы, что мое появление его насторожило и что он скорее всего соучастник. На этот случай я приготовился вышибить дверь. Она была обычная, неармированная и к тому же распахивалась внутрь. Но ассистент сказал «Здравствуйте», и сезам открылся. Удивления в голосе не прозвучало. Должно быть, чокнутые громовские пациенты нередко являются сюда в неурочное время.
Бритый ждал меня внизу лестницы.
— Учителя нет, он обычно приезжает к пяти. Но я могу вас с ним связать. Вчера вы ушли не попрощавшись, и он не успел дать вам номер своего теле…
Я нанес короткий удар. Завернул скрючившемуся ассистенту руку. Затащил в комнату, усадил.
— Делай, что говорю. Иначе — извини. Будет очень больно.
Выпученные глаза уставились вверх, на приставленный ко лбу электрошокер. Потом взгляд переместился на меня.