Она молчала, спрятав лицо у меня на груди. Кожу щекотнуло теплое, мокрое.
— Опа-на! Ты чего плачешь-то?
Я потянулся зажечь лампу.
— Выключи, — сказала Лана гнусавым голосом. — Я всё тебе расскажу. И, может быть, ты меня спасешь… Но сначала…
И она стала целовать меня, гладить, царапать ногтями. Продолжала всхлипывать, но уже не жалобно, а прерывисто, судорожно, с исступлением. И всё нашептывала что-то.
Не сразу я разобрал слова: «Полюби меня… Спаси меня… Полюби меня… Спаси меня…»
Во второй раз у нас всё было совсем не так, как в первый. Долго, медленно, с паузами. Я не открывал глаз, почти не двигался.
«Не один. Я не один», — вот что я думал. Остальное сейчас не имело значения.
Я сам не заметил, как уснул. Но и во сне я всё время чувствовал, что рядом есть кто-то горячий и живой.
Мне снилось, что я лежу на морском берегу. Песок нагрет солнцем. Рядом со мной большая мохнатая собака. Когда-то, в детстве, у меня была московская сторожевая Кира. Я ее очень любил. Теперь псов этой замечательной породы почти не увидишь. Не знаю, куда они делись.
Кира разнежилась под теплыми лучами. Я почесываю ее вислое ухо. Она тыкается влажным прохладным носом мне в живот, подставляя другое ухо. Шелестят волны.
«Кира, — шепчу я. — Где же ты была? Если б ты была со мной, всё было бы по-другому. Помнишь, как ты меня защищала? Эх, ты…» Мне смутно помнится, что в моей жизни что-то было не так. Но теперь всё наладилось. Бояться больше нечего. Кира со мной.
Кира заурчала. Зевнула, разинув широченную острозубую пасть.
И вдруг вгрызлась в мой живот.
Заорав от невыносимой боли, я скрючился. Стал отталкивать мохнатую башку, но шерсть с нее слетела, как пух с одуванчика, и я вцепился ногтями в голую кожу.
— Ты что? Больно! — взвизгнула предательница Кира женским голосом.
Я корчился на диване, обеими руками хватаясь за живот. Такого сильного приступа у меня никогда еще не было. Перепуганная Лана жалась к стене.
— Та… та… таблетки! — простонал я, давясь криком. — Скорей! Там… в кармане… Свет включи!
Невыносимо долго она рылась по карманам куртки. Потом уронила пузырек. Никак не могла открыть крышечку — тряслись руки. Всё это время — и еще несколько минут, пока подействовало лекарство, — я катался по дивану, заталкивая, запихивая боль обратно в живот.
Наконец отпустило. Я лежал весь в испарине, обессиленный.
— На, выпей воды.
Лана подала стакан. Я не заметил, когда она успела одеться. В окно лился тусклый свет. На часах было без четверти семь.
— Извини, — сказал я, садясь. — Со мной бывает. Надо было на ночь таблетку принять. Забыл.
Она стояла надо мной, смотрела в сторону. Лицо отсутствующее, неживое. Рассвет — плохое время для женской красоты. Но с Ланой он обошелся как-то уж особенно жестоко. Я бы ее не узнал, честное слово. Сегодняшняя Лана отличалась от вчерашней, как перегоревшая лампочка от сияющей. Померкший свет, мертвые проволочки-морщины. Должно быть, я здорово напугал ее.
— Ты правда извини. Я болен, ты же знаешь.
— Да, ты болен, — вяло ответила она. — Ты совсем болен. Это ты меня извини. Мне не следовало…
Я уже чувствовал себя почти нормально. Оделся, сдвинул на столе хлам.
— Сейчас умоюсь, заварю кофе, и ты мне расскажешь про свои проблемы.
— Не надо кофе. Я сейчас уеду…
— Как это? — я остановился на полдороге к двери. — То «спаси», а то вдруг «уеду»?
Лана взяла со стула сумку.
— Ты не сможешь меня спасти. Ты болен. Меня никто не сможет спасти. Это мне с отчаяния примерещилось… Пусти, мне пора.
Но я не отодвинулся. Мне было трудновато сосредоточиться — сулажин начинал плавить мозги.
— Ты всё перепутала. Ты же здорова. Это меня не спасти.
— Да, я здорова. Но я умру раньше тебя. Пожалуйста, дай пройти.
Она смотрела вниз. Я не видел ее глаз.
— Я не понимаю…
— И не нужно. У тебя своих бед хватает. Прощай.
Лана подняла лицо. Поразительно — оно опять сияло. Во всяком случае глаза.
— Живи, сколько получится, сыщик. Спасибо тебе. Я стала совсем холодная, ломкая, будто ледышка. А ты немного согрел меня напоследок. Так и умирать легче.
Опять интересничает, подумал я. Глубже на крючок сажает. Лучше не напирать — в следующий раз сама расскажет.
— Ну гляди, — сказал я. — Передумаешь — звони. Забей мой номер в память.
— Хорошо…
Я продиктовал, она потыкала в кнопочки тонким пальцем. Брать у нее номер я не стал. Захочет — сама позвонит. А она обязательно позвонит, сто процентов.
Чмокнулись в дверях. Ушла.