Однако голгофа еще не кончилась, в частности для жителей побережья: война спровоцировала пиратское движение, обеднение восточного Средиземноморья, обострившееся из-за грабежа городов Самосы, Клазомен и даже Самофракии, когда сам Сулла был в окрестностях. Он не вмешался, чтобы положить этому конец, вероятно, потому, что, возможно, он не так уж был и недоволен таким положением в провинциях, которые выказывали столько враждебности римлянам (и еще короткое время вся торговля была поражена). Кроме того, он считал, что азиатские города сами должны были обеспечить собственную безопасность; скорее всего, также едва ли он предчувствовал, какой размах сможет обрести пиратство, которым оправдалось избрание в лице Помпея через несколько лет специальной власти, чтобы положить этому конец.
Во всяком случае, когда он покинул Эфес, направляясь в Афины летом 670 римского года (84 года до н. э.), он мог полагать, что доверенная ему четыре года назад миссия выполнена — od majorem Populi Romani gloriam.
ГЛАВА IV
ДОЛГИЙ МАРШ
С марта 87 года, то есть времени, когда Сулла покинул Рим, отправляясь в войска, с которыми он должен был отплыть по направлению на восток, Город испытал много потрясений, о которых он получал подробные отчеты; но занятость войной и более чем трехлетнее отсутствие оборвало его контакты с римской политической реальностью до такой степени, что он не мог надеяться получить о ней довольно четкое представление.
Однако за несколько дней до его отъезда произошел один инцидент, который он сам интерпретировал как знак слабости равновесия после серьезных волнений 86 года, но на которые не обратил большого внимания в тот момент. Марк Вергилий ополчился на Суллу за посягательство на Его Величество римский народ не из-за поставленных вне закона двенадцати авторов волнений предыдущего года, как часто полагают, и не из-за экзекуции трибуна Публия Сульпиция, все решения были приняты по настоянию сената, но, что более правдоподобно (хотя мы не располагаем подтверждающими это документами), из-за его поведения во время мятежа войск: он оставил безнаказанным особо тяжкий акт неповиновения, закончившийся забрасыванием камнями одного из легатов, человека консула; еще хуже, когда его в этом упрекнули, он ответил, что для него лучшим средством удержать легионы было внушить им сознание того, что они сделали ошибку. Во всяком случае, надеясь, что эти вопросы не подпадут под гражданскую юрисдикцию, и принимая во внимание, что он был под защитой иммунитета, распространяемого на магистратов, действующих в своей провинции, и обычно также на всех тех, кто был на службе у государства (закон Меммия, введенный в действие каких-то двадцать пять лет назад) он с превосходной беззастенчивостью послал к черту обвинителя и трибунал и процесс на этом остановился.
Но возвращаясь мысленно назад, дело, на которое он не обратил никакого внимания, потому что оно казалось ему лишь проявлением враждебности между некоторыми семьями (хотя неизвестно, что могло противопоставить Корнелиев и Вергилиев), теперь обнаруживалось более заметно, как имеющее политическое значение; больше не было сомнений, сам Циина подтолкнул на это обвинение, представляющее первое проявление политической враждебности, которая должна была развернуться во всем своем размахе, хотя он и дал клятву, гарантирующую его добрые намерения. На практике было ясно, что консул воспользовался первым же случаем, и он не был последним, нанести вред самому Сулле и его друзьям.
В более общем плане, одним из действий, предпринятых Цинной вопреки его обещаниям поддерживать согласие, стал подъем агитации, относящийся к голосованию новых граждан. Аппий настаивает, что его усердие шло не от глубокого убеждения, что нужно было дать свежеиспеченным италикам гражданское право реальной власти, распределяя их во все избирательные единства (где они буквально «затопили» бы «старых римлян»), а от суммы в 300 талантов, которая была бы ему предоставлена, чтобы он сделался защитником этого дела. Однако даже если признать, что предложенная сумма могла соблазнить не одного политического деятеля (7 200 000 сестерциев: в эту же эпоху Луций Лициний Красс, консул в 95 году, приказал доставить из Греции для перистиля своего римского жилища десять мраморных колонн за 100 000 сестерциев; вышеупомянутое жилище, оценивалось совершенно баснословно в 6 000 000 сестерциев), можно также предположить, что у Цинны были и другие основания заниматься этим делом, которое события последних месяцев 88 года отбросили на второй план.