Тишина повисла между нами, прежде чем он нарушил это успокаивающее одеяло своими соображениями.
― Разум ― это машина, Алекс. Его сложность равняется его простоте. Повредишь одну область и сможешь забрать у человека способность ходить или говорить. Повредишь другую и заберёшь способность думать или чувствовать. Одно небольшое повреждение в одной области может вызвать безмерные осложнения, в то время как серьёзное повреждение в другой области может привести к незначительным изменениям. Бывали случаи, когда железнодорожный «костыль» пробивал лобную долю человека, и, хотя из-за несчастного случая у него появились изменения в характере, прошло время, и он вновь обрёл всё, что утратил. Бывали случаи, когда одна половина человеческого мозга была удалена, а другая половина заново «переучивалась» и восполняла потери. И всё же, есть и другие случаи, когда лишь незначительное химическое вмешательство или небольшая степень повреждения искалечили людей до такой степени, что они не знали собственных имён или где они находились. В отличие от машин, которых можно откалибровать и обучить, построить и разрушить, от машин, которые схожи по своим функциям и строению, вследствие чего подвергаются дублированию, человеческий мозг индивидуален для каждого человека. Мы дошли до того этапа, где можем разбираться в компонентах мозга, лечить какие-то нарушения с распространёнными и предполагаемыми последствиями, но ещё не ушли так далеко, что сможем назвать или определить, в какой части это нарушение и что послужило этому причиной.
― Так, значит, я безнадёжна?
Он рассмеялся, и звук был словно успокаивающий бальзам от моего гнева. Его руки крепче сжали меня, и я вздохнула, с облегчением не только оперевшись на него, но и предоставив ему груз моих мыслей и эмоций.
― Когда я проходил практику в другом учреждении, я лечил женщину, очень похожую на вас. У неё был настолько тяжёлый случай антероградной амнезии, что на следующий день она не могла вспомнить происходящее в предыдущий день. Она уже была в учреждении несколько лет до того, как я начал стажироваться, и главный психиатр сообщил мне, что хотя она не могла помнить имена или лица сотрудников или других пациентов, она могла помнить распорядок дня. Она просыпалась каждое утро и знала, что нужно ждать у двери медсестру, которая сопроводит её на завтрак. Она знала, что после еды пойдёт к окошку выдачи лекарств, а затем в главную комнату для встреч. Она достаточно различала дни, чтобы понимать, когда идти на групповую терапию, а когда на физиотерапию. Но если бы вы попросили её определить что-то, что не было связано с распорядком дня, если бы вы расспросили детали того, с кем и чем она имела дело изо дня в день, она бы не смогла ответить.
― Как такое вообще возможно?
Мы одновременно повернулись друг к другу. Наши лица были так близко, что я могла почувствовать его дыхание с каждым произносимым им словом. Возможно, это из-за того, что мы были так близко друг к другу, или же, возможно, он почувствовал то же электрическое напряжение, которое чувствовала я, но он понизил голос, говоря интимным шёпотом, когда пояснил,
― Это я и надеюсь выяснить.
Мои глаза проследили линии его губ, когда он говорил, и впервые я заметила тень щетины, покрывающей его щёки. Протянув руку, я провела пальцами по этой щетине и отпрянула, когда хватило лишь одного только прикосновения, чтобы вызвать порыв безрассудного тепла по моему телу.
Он изучал меня, но не попытался отодвинуться. Его глаза слишком внимательно смотрели. Я не смогла выдержать его взгляд. Отведя глаза в сторону, я почувствовала, как краска заливает мои щёки, почувствовала, как внутри меня что-то разгорается ― смесь желания и страха.
― Я не боюсь вас, Алекс. Не боюсь, даже с учётом того, за что вас осудили.
Это была прошептанная исповедь, слова, связанные друг с другом, выражающие мнение и душевное состояние. Хотя слова и имели смысл в последовательности, в которой они были расставлены, я не поняла переданное ими душевное состояние и мнение.
― Почему вы должны бояться?
Он покачал головой, возвращаясь в реальность, как только я договорила. Джереми выпустил из своего захвата и полностью отодвинулся от меня. К тому времени, как я осознала свою ошибку за сказанные слова, он ещё больше отдалился. Он вернулся к беспристрастному психиатру, изучающему свой объект.
Я неподвижно сидела и пыталась придать смысл тому, что чувствовала, что я должна чувствовать, но по большей части тому, что чувствовал он, когда смотрел на меня из-за своих очков в проволочной оправе.
― Я хотел бы поговорить с вами о сегодняшнем сеансе, когда препарат выветрится. ― Нотка грубости проскользнула в его мрачном и резком голосе, но там, также, присутствовала нотка чего-то сексуального. Между нами было такое плотное напряжение, что оно было вполне ощутимо.
Встав, он сказал:
― Я позову Терри, чтобы она отвела вас обратно в комнату, вам нужно поспать. Потом вы пойдёте на групповую терапию с доктором Али, а затем, скорее всего, останетесь в комнате отдыха на весь оставшийся вечер.
Он пересёк помещение и нажал на кнопку в стене, которую я не замечала ранее. Прозвучали какие-то помехи, и голос Терри раздался на всю комнату.
― Доктор Хатчинсон. Чем могу быть полезна?
― Сегодняшняя терапия с мисс Саттон завершилась. Я был бы признателен, если бы вы могли сопровождать её всю остальную часть дня.
― Да, сэр. Я скоро буду.
Он не торопился поворачиваться ко мне, предпочитая вместо этого стоять, прижавшись лбом к стене, до сих пор сжимая в руке свою ручку, которой всегда предан, и блокнот. Когда он, наконец, повернулся лицом ко мне, на нем была «маска», не выдающая какие-либо эмоции, которые он испытывал.
Перед тем, как Терри вошла в комнату, я озвучила единственную просьбу, о которой думала, прежде чем вернуться к основной массе населения психушки:
― Эй, Док? Вы, случайно, не сможете сегодня вечером устроить для меня ночь не в одиночестве?
Глава 15
«Все по-настоящему плохое начинается с невинного.»
― Эрнест Хемингуэй
― Пошевеливайся, Алекс. Ты уже и так опоздала на групповую терапию. Доктор Али ненавидит, когда люди опаздывают. ― медсестра Лиза стояла у двери в мою комнату, отмечая что-то в своей папке-планшет, даже не потрудившись взглянуть на меня, когда говорила.
Она была красивой женщиной с длинными каштановыми волосами, которые закрепляла в низкий пучок у основания головы. Она красилась, но макияж выглядел естественным. Я почувствовала мурашки по телу от странного укола ревности, когда задумалась, кем был тот, на кого она надеялась произвести впечатление.
Поднявшись с матраса, я заметила, что совсем нетвёрдо стою на ногах. Я поместила руку на стену, осторожно опираясь на неё, и приподняла ногу, чтобы проскользнуть ей в одну из тапочек, которые в лечебнице предоставляли пациентам. Как только я достаточно восстановила равновесие, чтобы надеть оба тапочка, я поплелась туда, где меня ждала Лиза.
Выйдя в коридор, она достаточно долго придерживала для меня открытую дверь, чтобы я поравнялась с ней, и позволила ей захлопнуться за нами, затем Лиза повела меня на групповую терапию.
Напряжённая тишина душила меня, поэтому я невзначай завела разговор, только чтобы слышать что-то помимо наших шагов в коридоре.
― Немного поздновато для групповой терапии, не считаешь?
Она посмотрела на меня краем глаза.
― Это учреждение работает двадцать четыре часа в сутки, Алекс. Мы же должны что-то делать, чтобы чем-то вас, дам, занять.
Когда я не ответила, она засмеялась.
― Что смешного?
― Хмм? ― посмотрела она на меня, изображая невинность. ― Просто подумала, что ты задала интересный вопрос.