Однако вскоре семаргл сузил картину, которая сложилась в до боли знакомый черный замок на утесе. Тогда молодой воин почти инстинктивно сжал меч, точно надеясь, что его перенесут прямо к темному графу, прямо к цели его мести. Но нет, замок оказался только проекцией недавнего прошлого. Картинка подернулась волнами, и вот уже предстали опаленные развалины.
Месть за злодеяния совершилась, но не рукой мятежного сына — восстали приграничные королевства, сметая на своем пути разбойничьи гнезда аристократов зла. Только восстание задохнулось в первые месяцы, когда вышла настоящая элита Короля… бессмертные твари, жадные вампиры. А один граф — разменная монета, смерть настигла его не в поединке, а со спины вместе с безвестной стрелой. Как же так? Как так?
В душе точно проделали дыру, опустошение накатывало волнами цунами, опрокидывало, отчего Митрий разорвал ментальный контакт. Сумеречный Эльф стоял, опустив голову, молчал какое-то время. Вещий с недоверием косился на него, точно опасался за сохранность рассудка мальчишки. Груз всезнания и древние-то держали с трудом, у двенадцати избранных он едва приживался вместе с силой. А уж о безвестном волчонке и говорить не стоило. Но Митрий с самого начала верил в него, отчего не удивился, когда парень решительно выпрямился, спокойно и твердо говоря:
— Значит, мстить больше некому. Ничтожество! Он оказался ничтожеством!
— Теперь ты знаешь, что некому, — ответил Митрий, спрашивая: — Каков же твой выбор?
Но вместо ответа парень покачал головой, и почудилось, что он сделался старше сразу на сотню лет. Не безумие отразилось в нем, не ужас от обширности знаний, а почти та же скорбь, что хранили древние. Он отзывался почти отрешенно:
— Сколько боли… Сколько миров… Сколько… таких же, как я. Как моя мать, — мальчишка глядел на Митрия, в глазах его блеснули слезы и неукротимая ярость, но не гнев, а открытость этому миру: — Я хочу защитить их! Их всех! Дайте мне такую силу, чтобы я успевал во все миры, к каждому! Чтобы никто не испытывал больше такой же боли, как я.
Вещий ошеломленно стоял в стороне, не ожидая таких слов от самонадеянного юнца. Митрий же уже видел перед собой не мальчишку, а того, кто сумел бы принять всю боль и ответственность Стража Вселенной. Юноша не лгал и полностью сознавал, что говорит. Его решение зрело в глубине сердца еще в то время, когда он слепо требовал одной лишь мести. Но вот ее оковы пали, говорил истинный он, его дух, нашедший верные слова.
— Только ты заплатишь высокую цену за такой выбор. Это не сделка, это цена силы, мера великой миссии. Ты перестанешь быть человеком в привычном для тебя понимании этого слова. И увиденное в этом омуте будет с тобой постоянно, — предупреждал Митрий, хотя уже сознавал, что решение не изменится. Будущий Страж несгибаемо вскинул голову, он размеренно отчетливо проговорил:
— Я готов. Мне нечего терять. То, что я увидел… я жажду, чтобы это было всегда со мной, вся эта боль других людей. Все это время я думал только о мести, теперь понимаю, что важнее не допустить такой же трагедии. Только бы успеть везде!
— Успеете. Вас будет тринадцать, наделенных великой силой, — кивнул семаргл, тепло улыбнувшись.
И в тот день совершился еще один ритуал, мозаика сложилась, круг замкнулся. Но не сделался ли он западней?
***
Вместо радости в душе Митрия поселилась лишь большая тревога, что росла с каждым днем. Сила слишком медленно принималась хрупкими человеческими оболочками, а всезнание подтачивало страшным червем ясность умов.
Великое бедствие постигло всех тринадцать. Не прошло и десяти лет.
Часть из будущих Стражей умерли, так и не совладав с бесконечной силой, которая буквально выжгла изнутри их тела. Часть — погибли в боях, не успев обрести над ней контроль и неуязвимость. Еще несколько сошли с ума. Кто-то даже переметнулся на сторону тьмы, где его настигли семарглы, которые не могли допустить, чтобы враг атаковал их же оружием.
— Случилось непоправимое… Тринадцать Избранных стали Тринадцатью Проклятыми, — вздрогнул Митрий, с горечью сжимая зубы и закрывая глаза. — Неудавшиеся Стражи Вселенной.
— Остался только один, — вторил Вещий. — Сумеречный Эльф, в котором обнаружилось то, с чем мы и боролись — тьма.
Да, остался один единственный — Сумеречный Эльф. Платой за его силу оказалось забвение своего прошлого до шестнадцати лет. В день ритуала он потерянно спрашивал, кто он и откуда. Он помнил часть своих странствий, но не лица родителей, не истинное имя. Сумеречный Эльф — вот и все, что осталось ему. Он больше не являлся человеком, отчего вскоре успокоился с мудростью философа и принял свое новое служение. Забвение прошлого вытравило из него остатки бесполезной мести, что уже никогда не совершилась бы. Думали, что так и гнев покинет его.
Но и его не миновал мрачный недуг безумия: всезнание и невозможность вмешиваться терзали его хуже лихорадки. Вероятно, это открыло врата для тьмы в его душе. Он пытался сделаться циником, когда понял, что они не нужны, что Вселенная не ждала никаких Стражей. И его захватывала жестокость, помноженная на несокрушимую мощь.
Две с половиной тысячи лет он мучился от раздвоения личности, сокрушая себя за бесчеловечные деяния. Сила сдерживала его, не позволяя нарушить равновесие. Когда им властвовала тьма, он убивал обреченных — тех, чья жизнь прерывалась в течение суток, чтобы ткань мироздания не разлезлась по швам. Хуже всего, что вмешательство с добрыми намерениями в ход миров без «пробелов» влекло за собой еще более чудовищные последствия. От этого бессилия и металась душа отвергнутого Стража. Но он сделался одновременно и хранителем тьмы, точно принял в себя, посадил на цепь и держал, балансируя на тонкой грани сумасшествия.
— Он с ней борется, вечно. И я верю, что однажды он победит в этом противостоянии с самим собой, — неумолимо надеялся Митрий.
— Однако Стражем Вселенной ему не быть. Стражи для людей не нужны…
— Он уже Страж! — все еще верил в Сумеречного Эльфа семаргл, как когда-то поверил в неукротимого мальчишку. — Единственный, кто уцелел, кто несет эту силу и все же помогает людям. Только это хоть сколько-то оправдывает нас. Хотя какое здесь возможно оправдание? Мы обещали возвращение Эдема, мы были слишком самонадеянны.
Может, появление Сумеречного Эльфа доказало им, что великий эксперимент едва не пошатнул катастрофическим образом основы мироздания. С тех пор Митрий потерял полную уверенность в своей правоте. Лишь в прозрачных самоцветных глазах застыла еще большая скорбь, чем прежде. И пусть тело для семаргла являлось лишь иллюзорной картинкой из переплетений света, но на бледном лице с тех пор навечно залегли глубокие морщины возле глаз, точно слезы гепарда. Да часто видели Митрия в образе этого зверя, что вечно плачет за мир, поэтому на золотой шерсти выжжены черные полосы.
А Сумеречный Эльф, ведомый вещей памятью сердца, сделался вечным странником. Он единственный уцелел из Тринадцати Проклятых, как их впоследствии назвали. Он стремился помочь каждому во всех мирах, но практически никогда не имел права. И от того сходил с ума.
Зло без добра невозможно. Зато добро без зла — всегда. Но недозволенно давать счастье всем и сразу, без выбора и испытаний. А для тех, чья сила велика, и испытания тяжелее…