Сколько бы ни выпадало на долю Эльфа даже самых невероятных приключений, его не покидала постоянная апатия, опустошенность.
Сумеречный отлично сознавал, что никто его не в силах полюбить или хотя бы привязаться к нему. Ни одно живое существо не выдерживало взгляда его прозрачных карих глаз, все подсознательно смертельно боялись. Он представлял опасный парадокс, он, неудавшийся Страж Вселенной, отнимавший жизни из-за своего сумасшествия, согласившийся однажды вечность защищать, но предавший клятву. Так раскололась его личность на свет, что искал искупления, и тьму, что стремилась разрушать от отчаяния. Безумие вело его, наряду с долгом. Расколотый, неправильный, как механизм, что давно сломался, но продолжал вхолостую крутиться.
Невозможно описать все странствия, перечислить всех людей, с которыми довелось ему встретиться, и передать боль его души. Пути вились змеями сомнений, приводили в мрачные лабиринты городов и тоску бедных селений.
И вот в один из холодных дней, когда ветер пронзает иглами бедность, что застывает язвами на обмороженных руках крестьян, дух зла, которым стал Сумеречный в преданиях и легендах, пришел сквозь леса и болота в очередное пристанище измученных померкших душ, выпитую данью королю Темных Эльфов деревню.
Закрытые двери. Холодный ветер. Эльф задумчиво взирал на ветхий домишко. Рядом проходила по-осеннему раскисшая дорога, замешанная на грязи и талом снеге. Близилась ночь. Закат тревожно дрожал бордово-коричневыми тенями. Порыв донес откуда-то негромкое ржание коней.
Сумеречный решительно постучал. Вскоре покосившуюся дверь отворила бедно одетая женщина. В вечно испуганных потухших глазах отразилось странное подобие удивления, а скорее немой покорности, привычки, что незнакомцы не могут принести ничего хорошего. Сколько ей было лет? Двадцать или пятьдесят? Лицо почти без мимики, сгорбленное бесформенное тело, продранное и наспех залатанное платье-мешок.
— Можно мне у вас переночевать? — спокойно и нарочито вежливо произнес Эльф.
Нижняя губа женщины неуверенно дрогнула. Сумеречный заглянул в ее водянистые бесцветные глаза и незамедлительно добился эффекта. Хозяйка с ужасом, как под гипнозом, пролепетала:
— Да, да, конечно, господин!
— Отлично! — произнес Эльф и без дальнейших церемоний вошел в пахнувшую клопами, темную и без окон конуру.
Огонь еле трепыхался, впитав почти все отданное ему на пропитание, несмело подергивая обрубленными крыльями.
Женщина мгновенно принялась суетиться, что-то предлагать, говорить без остановки, представая сгорбленным комком страха.
— Достаточно! — тихо произнес Эльф, но голос его словно сотряс потрескавшиеся стены жилища. С потолка слетело, в безмолвии скрипя о воздух, несколько соломинок.
Крестьянка тяжело охнула и невольно опустилась медленно на пол, сползя по стене. Так она и застыла с открытыми глазами, впившимися в Сумеречного. Голос не слушался ее, и рот продолжал издавать нечленораздельные звуки.
— Я же сказал, достаточно! — недовольно повторил Эльф.
Женщина несмело поднялась с пола, как по негласному приказу, и напряженно села на грубую скамью, горло ее вибрировало судорогами. Из угла безумно глядели на пришельца трое чумазых детей.
Эльф безысходно и устало рассматривал отблески пламени на ладонях и думал: «Руки, мои руки… Зачем даны мне? Чтобы сжимать холодную сталь меча, чтобы творить смертоносные заклинания, чтобы причинять боль… А я? Для чего я? Тоже, чтобы убивать и причинять вечно только боль… Почему все так?! Почему не может быть иначе? Почему я не контролирую тьму в себе? Я горю изнутри, а хотя нет, моя душа уже мечется в бренном теле серым пеплом. Да, завтра в этот бедный дом наведаются слуги короля, верные псы, цепные псы! Дальше всегда одно и то же, хозяева не имеют денег, им не жить! Их отдадут на корм истинным вампирам. Но почему? Почему я все знаю? Зачем это бремя именно мне? Мне, одному из тринадцати темных, что вняли словам надежды, но не отбросили отчаянье, мне, последнему, променявшему ад настоящий на ад земной? Что ж, теперь довольно размышлений!»
Проклятье — это знать и не иметь права вмешиваться. Знать, что кто-то обречен умереть, но проходить мимо, так как это судьба и изменение хоть чего-то в ткани мироздания являлось опасным нарушением, способным повлечь гибель целой планеты. Был бы он обычным человеком без видения будущего — все складывалось бы совсем иначе. Но у неудавшегося Стража оставались осколки человеческого сердца и разума, который разрывался от ненависти за такую участь. В нем наступала тьма, которая порой приказывала убивать обреченных — единственный сомнительный приоритет. Но он ничего не приносил, кроме нового мрака.