Откинувшись на атласную подушку, Лалития смотрела на высокого, атлетически сложенного человека, стоящего у окна.
— Я уже поблагодарила тебя за подвеску, Серый Человек? — спросила она.
— Кажется, да. И весьма красноречиво. Так почему же ты не хочешь прийти ко мне на праздник?
— Я неважно себя чувствую последние дни. Мне нужно отдохнуть
— Мне показалось, что сейчас ты была в полном здравии, — сухо заметил мужчина.
— Это потому, что ты такой великолепный любовник. Где ты этому научился?
Он, не отвечая, посмотрел в окно. Комплименты скатывались с него, как вода с грифельной крыши.
— Ты любишь меня? — спросила она — Хоть чуточку?
— Обожаю.
— Тогда почему ты ничего не рассказываешь о себе? Ты ходишь ко мне уже два года, а я даже твоего настоящего имени не знаю.
Он перевел взгляд своих темных глаз на нее.
— Как и я твоего. Пустяки все это. Мне нужно идти.
— Будь осторожен, — сказала она вдруг, сама себе удивившись.
— О чем ты?
— В городе поговаривают... у тебя есть враги, — сконфузилась она.
— Купец Ванис, например? Да. Я знаю.
— Он способен... подослать к тебе убийц.
— Вполне способен. Ты уверена, что не хочешь прийти?
Она кивнула. Он вышел не прощаясь, как всегда, и дверь закрылась за ним.
«Дура, дура, дура!» — обругала себя Лалития. Арик и Ванис говорили об убийстве при ней. Если его кредитор умрет, Ванис сумеет спастись от разорения. Арик предупреждал ее, чтобы она молчала. «Этот вечер всем надолго запомнится, — сказал он. — Разбогатевшего мужика убьют в его же собственном дворце».
Перспектива лишиться богатых подарков поначалу вызвала у Лалитии раздражение. Впрочем, за два года она поняла, что брачного предложения от Серого Человека не дождется. Притом он начал посещать другую куртизанку в южной части города, и Лалития предвидела, что скоро он перестанет бывать у нее. Но мысль о его предстоящей смерти не шла у нее из головы.
Арик всегда был добр к ней, но если бы ей вздумалось его выдать, он не колеблясь приказал бы ее убить. И все-таки она чуть не проболталась, чуть не рассказала Серому Человеку о том, что его ждет.
— Я не люблю его, — сказала она вслух. Она никогда никого не любила. С чего же ей тогда захотелось его спасти? Отчасти, наверное, потому, что он никогда не считал ее своей собственностью. Он платил ей за удовольствие, не проявлял жестокости и пренебрежения, не судил ее, не старался подчинить себе. Не лез ей в душу, не совался с советами.
Она встала с постели и нагишом подошла к окну, где он только что стоял. Глядя, как он выезжает за ворота на своем мышастом мерине, она ощутила тяжелую грусть.
Арик назвал его разбогатевшим мужиком, но в нем нет ничего от простолюдина. От него веет властью и целеустремленностью. В нем чувствуется нечто стихийное, непобедимое.
— Не думаю, что им удастся убить тебя, Серый Человек, — с внезапной улыбкой прошептала Лалития.
Эти слова и сопутствующий им подъем духа удивили ее — а ведь она думала, что жизнь ее уже ничем удивить не может.
Кива еще не бывала прежде в обществе знатных господ, хотя в детстве ей довелось видеть нарядные экипажи, где сидели дамы в шелках и атласе. Теперь она стояла у западной стены Большого Зала с серебряным подносом, на котором лежали воздушные пирожки с сыром и пряным мясом. Всего слуг было сорок, а гостей — двести человек.
Никогда Кива не видела такого количества шелков и драгоценностей. При свете сотни ламп сверкали браслеты. Серьги, шитые серебром и жемчугом наряды — даже на туфлях искрились рубины, изумруды и бриллианты.
Рядом остановились молодой дворянин и дама. Дворянин в коротком плаще с собольей опушкой и красном камзоле с золотой вышивкой взял с подноса пирожок.
— Они превосходны — попробуйте, душенька.
— Я попробую вас, — прощебетала дама, шурша белым атласным платьем.
Он с улыбкой зажал кусочек между зубами, а она засмеялась и взяла пирожок, прижавшись губами к его губам. Кива поняла, что она для них все равно что невидима. Это было странное чувство. Дама и господин отошли, так и не взглянув на нее. Другие гости тоже проходили мимо не глядя, хотя порой брали у нее пирожки. Когда поднос опустел, Кива пробралась вдоль стены и спустилась по короткой лесенке в кухню.
Норда наполняла кубки вином.
— А когда же Серый Человек появится? — спросила Кива.
— Позже.
— Но ведь это его гости.
— Он уже там. Ты разве не заметила, как они все ручейком струятся в малый зал?
Кива заметила, но не поняла, что это значит. У двери в малый зал стоял молодой сержант Эмрин. И она решила не смотреть на него — незачем давать лишний повод к ухаживаниям.
— Большинство дворян и купцов, которые здесь собрались, хотят получить что-то от Рыцаря, — пояснила Норда — Поэтому первые три часа он сидит в Ореховой гостиной и принимает их. С ним Омри, который записывает просьбы.
— Сколько же народу обращается к нему с просьбами! Должно быть, его здесь очень любят.
Норда заливисто засмеялась:
— Дурочка. — Она взяла свой поднос и пошла к лестнице. Видя, что другие девушки тоже улыбаются, Кива смутилась. Набрав пирожков, она вернулась в зал.
Теперь там играли двадцать музыкантов, и танцоры под быстрый, живой мотив кружили по блестящему полу. Через широкие двери, открытые на террасу, в зал вливался свежий морской бриз.
Танцы продолжались целый час, и у Кивы устали руки держать поднос. Спрос на пирожки поубавился. Норда, пробравшись к ней по стенке, сказала:
— Пора идти за прохладительным.
Кива последовала за ней вниз.
— Почему ты назвала меня дурочкой? — спросила она, пока Норда разливала вино по хрустальным бокалам.
— Они не любят его. Наоборот, ненавидят.
— Но за что, если он выполняет их просьбы?
— За это самое. Ты так плохо знаешь знатных господ?
— Как видно, да.
Норда оставила ненадолго свое занятие.
— Он чужестранец, к тому же невероятно богат. Они ему завидуют, а зависть всегда порождает ненависть. Они все равно будут питать к нему злобу, что бы он ни делал. В прошлом году, когда на востоке случился неурожай, Рыцарь отправил туда двести тонн зерна для раздачи голодающим. Доброе, казалось бы, дело?
— Конечно.
— Между тем это помешало купцам и дворянам взвинтить цены на зерно и лишило их прибыли. Думаешь, они ему спасибо за это сказали? Ты скоро узнаешь, Кива, что господа — люди совсем другой породы. — Улыбка Норды угасла, взгляд сделался холодным и злым. — Гори хоть кто из них огнем, я б на него не помочилась.
— Я никого из них не знаю.
— Твое счастье. — Голос Норды смягчился. — От них таким, как мы, одно горе. Ладно, пошли обратно.
Кива вернулась в зал с напитками и принялась расхаживать среди гостей. Музыканты прервали игру, чтобы освежиться, господа весело болтали и смеялись. Серого Человека по-прежнему не было видно, зато Кива узнала одного из вельмож: Арика из Дома Килрайт. В роскошном шелковом камзоле в черную и серую полоску, с серебряным позументом, он стоял у дверей на террасу и разговаривал с той самой молодой женщиной, которая взяла пирожок изо рта своего кавалера. Они смеялись: Арик что-то шептал ей на ухо. Кива находила его красивым мужчиной — стройный, изящный, с тонкими чертами лица, — хотя нос у него, по ее мнению, был немного длинноват. Он выглядел моложе, чем ей запомнилось. В прошлом году, когда он проезжал через их деревню, у него в волосах виднелась проседь — теперь проседь исчезла, и лицо как будто разгладилось. Должно быть, покрасился, решила Кива, и раздобрел немного. Это ему идет.
Чуть позади Арика стоял чернобородый человек, высокий и плечистый, с глубоко посаженными глазами, в длинном, до пят, кафтане из густо-синего бархата, расшитого серебром. В одной руке у него был длинный посох с выгнутым серебряным наконечником, другой он держал за руку белокурого мальчика лет восьми. Кива приблизилась к ним. Чернобородый вышел из тени, и она почувствовала на себе его взгляд. Это ее ошеломило — она уже привыкла быть невидимой. Большие темные глаза уставились на нее из-под тяжелых век.