Мы не хотели этому верить
— Не могу я здесь больше оставаться, — сказал мой приятель.
— А я не хочу попасть в плен.
— У тебя деньги есть? У меня в кармане несколько двадцатифранковых монет.
К счастью, мой кожаный пояс был набит деньгами, и я в который раз с волнением вспомнил вещие слова моего полковника. Чтобы спастись, нам надо было переменить одежду. Люди, приютившие Омикура, пришли нам на помощь и раздобыли для нас что смогли из одежды. Я был примерно одинакового роста с сыном хозяина дома, и мне выдали его одежду, а поскольку изготовлена она была в Англии, условились, что я буду выдавать себя за англичанина. Омикур был меньше меня ростом и толще, и ему достался жилет какого-то рабочего. Конечно, был риск, что нас поймают и расстреляют, но любая опасность нам уже была нипочем.
Переодевшись, мы покинули город. Необходимо было до темноты добраться до Живона. Омикуру не терпелось отыскать знамя полка, а я хотел похоронить господина де Сен-Нере.
Наш путь лежал через прусские посты, выставленные у города, и здесь нас подстерегала первая из возможных опасностей. Было решено, что я сам смело обращусь к начальнику поста и на английском языке попрошу его пропустить меня и моего бельгийского слугу. Но в тот день мои знания английского, которыми я очень гордился, не пригодились. Лейтенант, начальник поста, был из Вюртемберга и понимал только по-немецки. Я перешел на немецкий и повторил свою легенду: мол я английский джентльмен, это мой слуга и т. п. Лейтенант поверил нам и пропустил. Однако вскоре мы наткнулись на другой пост, выставленный на дороге, ведущей в Буйон. Положение становилось серьезным. К счастью, после недолгих колебаний, которые, как нам показалось, длились целую вечность, нам позволили идти дальше.
Вскоре мы добрались до поля, на котором происходило сражение. На участке, засеянном люцерной, кипела работа. Одни немецкие солдаты рыли траншею, а в это время другие солдаты подносили мертвых. Их вперемешку, французов и немцев, укладывали на краю траншеи, а стоявший рядом сержант делал пометки в блокноте. У убитых пруссаков расстегивали пуговицы на мундирах, доставали кожаные опознавательные знаки и переписывали с них данные в блокнот. Что же касается французов, то их обыскивали и забирали все ценные вещи: деньги, часы, кольца, ножи, даже носовые платки. Делалось это методично и без всякого стеснения.
Не стоит думать, что в реальной жизни поле боя выглядит так, как его изображают на своих картинах некоторые художники — в виде необозримого пространства с грудами мертвых тел. Конечно, в тот злосчастный день, когда произошла битва при Седане, французская армия понесла огромные потери, но такого, чтобы все поле от края до края было усеяно трупами, не было и в помине. На довольно больших участках вообще не встречалось мертвых тел, а потом неожиданно солдаты наталкивались на целые горы трупов. Убитые лежали с открытыми глазами, бледными и окровавленными лицами, и казалось, что они смотрят на вас. У многих были страшные раны, попадались тела с разбитыми головами, напрочь снесенными лицами, вспоротыми осколками животами. В тех местах, где не падали артиллерийские снаряды, мертвые тела были не сильно обезображены. Пуля просто убивает, а снаряд разрывает свою жертву на куски. В горле стоял отвратительный тошнотворный запах, и избавиться от него было совершенно невозможно.
По краю поля прогуливались часовые с винтовками на плече. Их выставили, чтобы отгонять мародеров. Было много врачей и санитаров с красными крестами на рукавах. Они переворачивали трупы и смотрели, не осталось ли среди них раненых.
Трупы действительно лежали далеко не везде, но зато повсюду оставались следы отчаянной схватки. Вся земля была усеяна ранцами, саблями, патронташами, фляжками, котелками, шинелями, винтовками, неразорвавшимися снарядами, исполосована колеями от пушечных колес и умята копытами лошадей и солдатскими сапогами. Казалось, что по полю прошел смерч и вырвал деревья и ограждения, а заодно все переломал и вдребезги разбил.