— Но политика не должна замыкаться на одних лишь интересах страны. Она не может не принимать во внимание господствующие в умах людей идеи, настроения, а подчас и предрассудки. Заключение мира — это хорошее дело, но имеются ли для этого возможности? Какое правительство решится в нынешних условиях поставить в Париже вопрос о мире?
— Париж — это еще не вся Франция. Я полагаю, что в сложившихся обстоятельствах не в наших интересах идти на поводу у Парижа. Парижан война пока не коснулась. Только теперь они заперлись за городскими стенами, заявляют о готовности стерпеть любые лишения, да еще трубят о том, что их город неприступен. Они утверждают, что настало время принести себя в жертву, и что в своей жертвенности они готовы идти до конца. Я не сомневаюсь, что так и будет на самом деле, но нельзя забывать и о том, что до настоящего времени именно провинция вынесла на своих плечах всю тяжесть войны. Ведь именно солдаты мобильной охраны, переброшенные из провинции, участвовали в боях в окрестностях Парижа, и те же самые провинциальные мобили дрались в Вогезах и в окрестностях Орлеана. Что же касается парижан, то от них страна пока что получила лишь пример высокой самоотверженности и руины нескольких обстрелянных снарядами домов. А получит ли страна от них что-то более существенное, когда настанет решительный час? Готовы ли они принести в жертву своих детей и смириться с тем, что все их дома будут разграблены и сожжены так же, как это произошло в северных и восточных провинциях?
Наш спор мог продолжаться бесконечно, но у меня на посещение Лиона было лишь несколько часов. Этот город не значился в моем маршрутном листе, и кузен из опасения, что меня арестуют за отклонение от предписанного маршрута, решил раздобыть для меня новое проездное удостоверение на тот случай, если я нарвусь на жандармскую проверку. Для этого он повел меня в местную префектуру.
Я ожидал увидеть взбудораженный город, но оказалось, что в Лионе царит вялое и какое-то ледяное спокойствие. Большинство магазинов закрылось, на улицах было совсем мало народу, но каждый, кого мы встретили по пути, носил военную фуражку. При этом одевались все, кто во что горазд: на одних были элегантные пальто, на других — драные блузы, но непременными головными уборами оставались фуражки национальных гвардейцев. Даже извозчики нацепили фуражки, а посыльные еще и отдавали честь, как заправские военные.
У моего кузена имелись серьезные связи в префектуре, что позволило нам добраться до кабинета начальника одной из служб. Сделать это было совсем не просто, потому что здание префектуры наводнили многочисленные охранники, а они видели свою задачу лишь в том, чтобы никого не впускать в здание и никого не выпускать.
Начальника службы мы застали в компании какого-то тощего засаленного человечка, имевшего до невозможности жалкий вид.
— Говорю вам в который раз, — бубнил человечек, поправляя на носу очки, — что главный сборщик налогов со дня на день сбежит и прихватит с собой кассу. Вы должны опередить его и немедленно арестовать. Я знаю, он бонапартист. Вы поступите правильно, если перетряхнете все его бумаги. Предупреждаю, вы должны также арестовать уполномоченного на железной дороге. Раньше он был бонапартист, а теперь, полагаю, стал орлеанистом.
— Это не мой вопрос. Доложите префекту.