— Хотел бы я на тебя поглядеть в бою с двумя или тремя тысячами рыцарей в чистом поле! — горячился Монтовт. — Комонники рассеяли бы твои тысячи, как ястребы кур!
— Ты забываешь, досточтимый, что пешие ратники, вооружённые самострелами, луками и пращами, при нападении комонников становятся в круг. И нет такого доспеха, который не разлетелся бы от удара топора на сажённом топорище. Забываешь и то, что мы не в поле, а в крепости, здесь же в первую голову нужен порядок и послушание, чтобы каждое моё движение было ударом тысячи мечей или топоров, и моя воля — волей всей городовой рати.
Старый Монтовт, не зная, что ответить, ворча себе что-то под нос, уходил. Зато городовая рать была в восторге и упоении. Во время вылазки не погиб, к великому удивлению всех, ни один человек. Правда, оказалось немало раненых, а двадцати двум ратникам пришлось даже прекратить надолго несение службы. Весело перекликаясь, ратники готовились встретить врага. Угнетённое настроение, овладевшее душами скитальцев-огнищан после разгрома под Перемышлем и смерти боярина Миколы, уступило чувству удовлетворённой мести. Они готовились к бою, как на свадебный пир, распевали глумливые и срамные песенки про короля, канцлера или Зарембу, поднимали друг друга на смех и спрашивали то и дело своих старшин, не пора ли подниматься на стены. Но ждать пришлось долго.
И вот, наконец, тринадцатого августа в польском стане с утра началось движение, однако лишь к полудню первые подразделения врага двинулись к замку. Впереди челядь с мешками песка, связками хвороста, длинными брёвнами и досками, чтобы засыпать ров и перетащить через него таран. За челядью пешие ратники и рыцари в доспехах. Некоторые даже с пищалями, поскольку виден был дымок зажжённых фитилей. Рыцари были разделены на три отряда. За средним плотной лавой шагал чешский полк в длинных кольчугах с закрывавшими всё тело щитами. Среди них и за ними пестрели разноцветные страусовые перья на шлемах и яркие латы с золотыми гербами рыцарей Запада, которых поляки увлекли на крестовый поход против «татар и схизматиков». Все они зашли под навесы шоп — длинные, крытые шкурами строения, и стали медленно продвигаться вперёд. И вот над браной затрубил рог. Все живущие в замке кинулись на сгеиы. Остались только ратники Монтовта и Г'рнцька.
Выяснилось, однако, что тысяча двести человек полностью обеспечивает оборону. И воевода отправил со стен триста человек как запасную силу. Грицько приказал им стать против обеих башен и кинуться в бой по первому же зову воеводы.
С грохотом и скрипом катились шопы ко рву. Когда они приблизились, два немца-пушкаря приложили огонь к запалам. Загремели бомбарды, из жерл медных чудовищ, словно из пасти дракона, вылетели клубы дыма. Привязанные к деревянным саням, они откатились и упёрлись в поперечные рамы, а каменные ядра с шумом и рёвом пролетели над шопами. Одно ударилось в развалины сгоревшей хаты, которая стояла шагах в пятидесяти, и разлетелось в куски, другое угодило в молодой, обожжённый огнём ясень и разломало его в щепы. Шопы остановились. В польском войске немало людей уже слышало стрельбу пушек, но челядь никак не могла привыкнуть и дрожала от ужаса, глядя, как под адский грохот вырывается клуб дыма и вылетает страшный обгорелый камень, уничтожая всё на своём пути, и у храбрейшего ёкало сердце. Впрочем, может ли храбрость противостоять бешеному полёту ядра? Само собой, пороховой взрыв — дьявольская затея, и чёрную тайну нашёптывал монаху Бертольду сам сатана.
Шопы остановились, и в то время как громкие крики сопровождали оба ядра в их губительном полёте и слабела отвага осаждающих, росли воодушевление и уверенность осаждаемых.
— Перелёт! — недовольно проворчал пушкарь и, чтобы опустить ствол, принялся вбивать глубже деревянный клин между казённой частью пушки и задним основанием саней. Тем временем прислуга протёрла дуло щёткой, смоченной в мыле, всыпала в казённую часть мешочек пороха и забила его тряпками. Пушкарь прочистил старательно запал, прикрутил переднюю, более широкую половину пушки к задней, вложил в дуло каменное ядро, потом прислуга рычагами подсунула сани к передней раме.