Боярин Микола из Рудников и Андрийко ехали через Хабны, Житомир, Чуднов, Меджибож и Смотрич. Уже в Хабнах они видели многих бояр из Овруча, которые собирались в корчмах. Тут же впервые услыхали о восстановлении Русского княжества, в связи с этим упоминали несколько имён: Михайла Юршу, Олександра Носа, Федько Несвижского, Богдана Рогатинского, говорили также много о князе Свидригайле, который с далёкой Северщины послал наказ собирать войско для борьбы со шляхтой.
«Идти или не идти?» — спрашивали себя бояре «низшего стану» и колебались. Князь Свидригайло был близок с князьями, а князья стремились подчинить мелкое боярство и свободных кметов. А Несвижский, Нос и Юрша скликали на борьбу за независимость весь народ.
«Куда идти?» — спрашивали себя отважные, бедные ратники, для которых проигранная война без оплаты за службу и без добычи была сплошным разором. Простодушные тщетно ломали головы. Однако, чем далее на юго-запад, тем отчётливей созревало в головах людей решение о необходимости всенародного восстания. На Подолию уже хлынула первая волна шляхтичей-переселенцев, и этого было достаточно, чтобы вселить в сердца православных злобу и возмущение. От села к селу ездили мелкие бояре, кметы и десятки людей, о которых никто ничего не знал, бояре ли они или мужики. Они собирали вооружённых мужей, советовали ковать в кузнях копья, топоры, косы, оковывать дубины, готовить стрелы. Здесь уже все открыто говорили, что Нос, Несвижский и Юрша — тысяцкие Свидригайла и что он придёт на помощь восставшим, как только они поднимут мятеж. Боярин из Рудников радовался проявлениям народной роли и силы и только диву давался, откуда они так быстро возникли, да расспрашивал об том Грицька, Андрийка и даже Кострубу. Андрийко не знал ничего, Грицько только посмеивался и потирал руки, а Коструба объяснял это тем, что покойный боярин Василь Юрша не только разговаривал на сходках, но и позаботился о том, чтобы осуществить свои замыслы.
В Смотриче они остановились в корчме, у каменецкого шляха. Шёл он по правому берегу реки Смотрич, и Каменец стоял на правом её берегу. В корчме за столом попивали из глиняных кувшинов кислое пиво лишь несколько мещан из предместья. В углу за отдельным столиком сидел какой-то бледнолицый молодой человек со взъерошенными волосами. На нём был короткий кафтан, расшитый шнурами, без рукавов, со множеством пуговиц. Широченные кармазинные рукава рубахи были стянуты на запястьях золотым галуном. На тощих кривых ногах красовались узкие штаны, правая половина в красных и синих полосах, а левая — отливала золотом. Через плечо шёл широкий ремень с нашитыми на нём бубенчиками величиной с волошский орех. Они позвякивали при малейшем движении.
«Ишь цаца какая!» — подумал Андрийко и захохотал, но боярин Микола толкнул его кулаком в бок и прошептал:
— Не смейся, парень, зачем обижать незнакомого тебе человека? Это рыцарь, у него золотые шпоры и рыцарский пояс. У немцев эта глупая французская мода уже проходит, а в Польше только начинается. Вот увидишь, не пройдёт и минуты, как этот чудак выкинет какую-нибудь штуку.
И в самом деле. Не успели они усесться и приняться за привезённые припасы, как рыцарь вышел из своего угла и, достав из-за спины тяжёлую рукавицу, подошёл мелкими шажками к столу.
— Я, Станислав из Секерна, Секерского герба Элита, полагаю, что имею дело со шляхтичем и пасованным рыцарем. Так ли это?