Говорил он тихим голосом, немного через нос и дважды во время своей речи уронил на пол свою железную рукавицу и дважды наклонялся под громкий звон бубенцов, чтобы её поднять.
Андрийко с трудом сдерживал смех, и даже вытаращил глаза. Прикусил губы и боярин, однако, будучи знаком с рыцарским обычаем, он даже не улыбнулся, а с важным видом ответил:
— Нет, я не польский шляхтич и не немецкий рыцарь, однако мне известно, что мои рудницкие слуги едят сытнее и спят мягче, чем ваши западные заморыши. Я боярин с прадедины, дедины и отчины и привык опоясывать своим поясом тех, кто не послушен. А кто намеревается опоясать меня, пусть сначала исповедуется.
Шляхтич, видимо, не понял слов боярина, а может быть, их и не слыхал, потому что уронил свою рукавицу в третий раз. Андрийко не выдержал и заржал, точно жеребчик на лугу. В тот же самый миг с треском распахнулись двери, и в комнату вошли два вооружённых воина в длинных шубах и каптурах, надетых поверх стальных шлемов.
Рыцарь поднял тем временем свою злосчастную рукавицу и грозно уставился на Андрийка,
— Коли так, то извольте знать, что панна Офка Зарембьянка, дочь серадского каштеляна, самая красивая и добродетельная дама на свете, и если вы этого не признаёте, то вам придётся любезно назначить час и выбрать оружие, которым я постараюсь вас в том убедить.
Боярин Микола хладнокровно сунул в рот огромный кусок колбасы, съел его, запил пивом и спросил:
— И это всё?
— Да, все.
— Тогда доброй ночи, пан Станислав.
— Значит, вы не верите в красоту и добродетель панны Офки?
— Напротив, верю! Что она красива, я знаю, поскольку свела с ума вон того боярина, который сейчас вошёл в комнату, Грицька Кердеевича, коли вам такой известен, мужа вашей Офки. Что она добродетельна, тоже верю, поглядев на её здорового, красивого супруга и на ваши тонкие, подбитые ветром ноги. И не сомневаюсь, что такие заморыши вряд ли потревожат чью-либо целомудренность, не говоря уж о том, что эти бубенцы поднимут на ноги не то что отца или мужа., но и мёртвого из гроба.
Пан Станислав покраснел как рак и схватился было за рукоятку меча, висевшего у него на боку. Однако боярин Микола, засучив рукав правой руки, сунул под нос задире огромный, тугой, точно железный, кулак, который мог бы спокойно раздробить одним ударом пятерых панов Станиславов.
— Понюхайте-ка, пан, вот эту штуку, не колбасу, а кулак. И оставьте подобру-поздорову меня и моего свояка, не то либо нам, либо вам придётся покинуть корчму. А нас тут больше!.. И не сердитесь, у нас достаточно своих женщин, а за чужих мы драться не станем, тем паче, что ни мы их, ни они нас в глаза не видели!
Шляхтич огляделся по сторонам и, убедившись, что никто не обратил внимание на его стычку с боярином, вежливо ответил:
— Простите, пан, но я не знал, что у вас на Руси ещё дарит такое невежество и люди не знают и не ценят рыцарских обычаев.
— Знать, может, знают, — возмущённо вмешался Андрийко, — но предпочитают колбасу бубенцам!
Разговор с минуты на минуту мог перерасти в ссору— замечание Андрия задело шляхтича за живое. Но в это время оба мужа, сняв шубы, подошли к столу, и этого было достаточно, чтобы пан Станислав немедленно удалился в свой угол.
— Здравствуй, Микола! — заговорил по-польски один из них, высокий смуглый мужчина лет сорока, в кольчуге и островерхом шлеме, с широченной саблей на боку. В его голосе звучала надменность, чувство какого-то превосходства и нечто вроде снисходительной ласки. Другой, чуть постарше первого, только; протянул боярину руку и улыбкой ответил на поклон Андрийки. Он был тоже в кольчуге, в шлеме и полком боевом вооружении. На левом боку висел длинный меч, на правом у пояса — трёхгранный кинжал — мизерикордия, который служил для добивания раненых. Лицо его выражало усталость и какое-то отупение.
— Здравствуйте, панове! — ответил боярин. — Его милость пан Бучадский не отходит, как вижу, от бедного Грицька ни на шаг…
Лицо младшего шляхтича нахмурилось.
— Что твоя милость под этим подразумевает? — спросил он резко. — Пан Кердеевич не нуждается в опеке ии новых, ни старых друзей!
— Кто знает, так ли это? — усмехнувшись, промолвил боярин. — Пожалуй, сгодился бы ему другой сват…
— Не говори, Микола, глупостей! — крикнул Бучадский. — Ещё неизвестно, соизволит ли пан староста их слушать!
— Не бойся, пан Михале, Грицько и не такие побасёнки слушал… ну и дослушался.
Кердеевич покраснел и поднял на боярина полные муки глаза.
— Оставь, Микола, что с воза упало, то пропало! Вся штука в том, чтобы на развалинах старого уряда воздвигнуть новый.