Измождённое лицо парня выражало не только телесную усталость. Сдвинутые брови и глубокие морщины у губ говорили о душевных страданиях. Всадник то и дело поднимался в седле и оглядывал размокшую дорогу. Временами горькая улыбка пробегала по его устам.
И в самом деле. Утром ещё он был у великого князя с письмом от боярина Миколы. Ждал вопросов, хотел рассказать о необычайных успехах восстания, о верности, воодушевлении народа, о самопожертвовании боярина, но ждал напрасно. Свидригайло прочитал письмо и тут же дал ответ:
— Скажи боярину, что я жду к маю службы с его земель в Чернобылье. А ежели не принесёт повинной, отдам земли другому, не такому, кто поднимает на бунт мужиков по сёлам и учит их грабить и убивать!
Грицько хотел было что-то сказать, оправдать мужиков и боярина, искал слов, чтобы объяснить это, как ему казалось, недоразумение, но великий князь крикнул:
— Молчи, смерд, и слушай! Хам рождён для плуга и цепа, а не для меча. Предоставь военное дело боярам, не то и ты со своим боярином ответишь перед строгим великокняжьим судом. Воюющий мужик — разбойник, а разбойниками украшают придорожные ёлки да загородные виселицы. Непокорным же боярам рубят головы… Помни это и убирайся!
Потемнело на душе у мужика, слова князя засели в голове гвоздём, тщетно старался Грицько найти в них хотя бы намёк на сочувствие освободительному движению народа. Напротив, в поведении Свидригайла сквозили лишь гнев, злоба и ненависть ко всему тому, что не исходило от его собственной особы. Князь не понимал народа, а мужик не мог понять князя. «Почему он не запретит народу бороться со шляхтой, если он против? — спрашивал Грицько самого себя. — Почему не остановит Несвижских, Юршей, Рогатинских?»
Ответы на вопросы Грицько не находил и не мог найти, будучи уверен, что князь всегда знает, почему отдаёт тот или иной приказ и всегда думает о благе всего народа. И никогда бы не поверил, что поступками и велениями великого князя управляли не ум, а упрямство либо простая случайность.
Спустя три дня Грицько встретил мужиков, которые ожидали прибытия Свидригайла, всё ещё не веря, что он уже проехал. Задержав юношу, они принялись расспрашивать: кто он, куда едет и зачем? Услыхав, что Грицько из Чарторыйска, тотчас обступили его.
— Когда же князья собираются в поход? — спрашивали они наперебой. — А где же Свидригайло?
— В Чарторыйске.
— Врёшь, такой-сякой сын!
— Не вру! Я к нему как раз и ездил.
— Ты? А от кого?
— От таких же самых дурней, как и ты.
— Ого, какой умный нашёлся! По морде его! Палкой по спине! — послышались голоса, и руки, вооружённые дубинами и рогатинами, поднялись над головой Грицька. А он, словно это вовсе его не касалось, равнодушно оглядел толпу, потом сплюнул сквозь зубы и поднял руку.
— Заткните-ка, прошу покорно, свои неумытые хайла! — крикнул он. — И не берите греха на душу. Неужто, думаете, я вру, говоря, что еду от великого князя?
— Клянёшься крестом и землёй?
— Крестом и землёй.
Толпа мигом утихла, и вперёд выступил вожак.
— Что же ты говорил великому князю? — спросил он.
— Как раз о том, что хотели сказать вы: мы-де ждём его, как пришествия Христа.
— И он что на это?
— Он: что смерд годен лишь для того, для чего сотворил его бог, а не для оружия. Поняли?
В толпе недовольно загалдели. Вскоре послышались голоса:
— А куда же нас князь отряжает?
— Известное дело куда — к цепу да вилам, к плугу да навозу! И правильно: всяк сверчок знай свой шесток, а назвался груздем — полезай в кузов!
— Правильно, правильно! — послышались голоса. — Коли такова его княжья воля, то мы…
— Ну да! — подхватил кто-то другой. — Я сразу сказал, что проку не будет.
— Что верно, то верно!
— Не тягайся с панами, не дотянешь — бьют, перетянешь— тоже бьют! — закончил Грицько.
В толпе засмеялись.
— Ты сказывал князю, что мы наготове? А откуда ты? — неуверенно спросил опешивший вожак.
— Я? Из Подолии, и говорил ему как раз о том, что хотели сказать ему вы. И на это он ответил как раз то, что я вам передал. Вот так-то!
Толпа молчала.
— Здорово! — сказал угрюмо вожак. — Видать, мы ему не нужны. А мы-то мечемся, как угорелые кошки…
Товарищи молчали и грустно кивали головой.
— Не нужны, не нужны! — отзывалась толпа. — Мыто думали…