— И хорошо, и хорошо, — одобрительно проговорил Звонченков, потирая обеими руками свой впалый живот. — И привыкайте так, привыкайте. Пораньше ложитесь, пораньше вставайте, и вы всегда будете вовремя на работе, всегда в хорошем состоянии.
На столе, отведенном Антону, стояли лампа, чернильный прибор, под стеклом лежал уже пожелтевший листок с датами и часами встреч и приемов, которые предстояли в тот давний, хотя и не помеченный месяц бывшему владельцу стола. Пробежав листок глазами, Антон вслух подивился загруженности календаря своего предшественника.
— Нам всем приходится частенько бывать на приемах и встречах, — отозвался Звонченков. — Поэтому и надо начинать работу рано, чтобы успеть сделать необходимое.
Дверь распахнулась, и Антон, обернувшись, увидел Горемыкина: тот стоял на пороге, щурясь от света лампы, направленной на него Звонченковым.
— Ну, убери, убери, — сказал Горемыкин добродушно. — Ослепишь.
Он вошел в комнату и направился сразу к столу Антона.
— Ты уже здесь? И, наверно, уже выслушал все мудрые рассуждения о пользе раннего вставания и прихода на работу вовремя?
Горемыкин пожал Антону руку, сказал, что очень рад его приезду в Лондон и тому, что они будут работать вместе. Потом с той же дружеской улыбкой подошел к Звонченкову и пожал ему руку, склонясь с подчеркнутой, хотя и иронической почтительностью. Он включил свою лампу, но сел не на стул, а на край стола.
— Был вчера в кино, видел опять Вивьен Ли и Оливье, — проговорил он, не обращаясь ни к кому. — До чего же чудесная пара! Особенно она. Редко талант соединяется с такой красотой. И какой талант!..
Миловидная черноглазая женщина принесла газеты и положила на стол Звонченкова. Взяв себе несколько газет, которые он считал «солидными», Звонченков перебросил несколько других на стол Горемыкина, а остальные отдал новичку. Антона покоробило, что ему достались полубульварные листки, которые в Москве оценивались так низко, что их даже не выписывали. Первые страницы были заняты крикливыми, крупно напечатанными сообщениями о предстоящем в это утро отъезде премьер-министра в Германию. Ему восторженно желали доброго пути и успеха в великой миссии миротворчества. Но газеты даже не упоминали о том, что Советское правительство объявило о своей готовности оказать Чехословакии помощь, и Антон, подойдя к столу Звонченкова, возмущенно сказал, что английская печать, видимо, побоялась хотя бы информировать об этом своих читателей.
— Ну, это не совсем так, — спокойно возразил Звонченков. — В солидных газетах рассказано о выступлении нашего наркома в Женеве, хотя, конечно, по-своему. Кое-кому в Лондоне хочется видеть в каждом шаге Москвы злой умысел, и они находят его, а если не находят, то выдумывают.
За время пребывания в Англии Звонченков научился относиться с должным равнодушием к тому, что писалось или говорилось здесь о его стране, и переживания новичков, возмущавшихся недомолвками, передержками, непониманием или заведомым извращением советской политики в английской печати, воспринимались им как «дипломатическая инфантильность». Посоветовав Антону продолжать заниматься своим делом, он вновь углубился в газеты.
Через некоторое время их пригласили к Андрею Петровичу, и Антон, не поняв, относится ли это приглашение и к нему, спросил об этом Звонченкова.
— Конечно, — ответил тот. — Обычное совещание с участием всего дипсостава.
Участники совещания, торопливо докуривая — в кабинете советника курить не разрешалось, — еще толпились перед его дверью, и Горемыкин воспользовался этим, чтобы познакомить Антона с ними. Пышноусого, но совсем лысого мужчину с живыми, насмешливыми глазами, назвавшегося Ракитинским, Горемыкин представил как «великого шахматиста в масштабе полпредства и знатока закулисных дел тори», как «человека, вхожего в круги негласной оппозиции в консервативной партии». Худого, нервного, маленького Сомова, подавшего Антону руку с недоверчивой улыбкой, он назвал «человеком, который больше времени проводит в Транспорт-хаузе, чем в полпредстве». Затем Горемыкин подвел Антона к высокому, стройному молодому человеку, стоявшему немного, в сторонке и следившему за всеми внимательными строгими глазами.
— А это главный представитель Советских Вооруженных Сил в Англии, — с иронической торжественностью проговорил Горемыкин.
Молодой человек укоризненно взглянул на Горемыкина и, пожав Антону руку, назвал себя:
— Александр Ковтун. Помощник военного атташе.
— Но поскольку военного атташе нет, — поспешил уточнить Горемыкин, — Олесь главный…