— Гиммлер, — прошептал Тихон на ухо Антону.
Стоявший первым в черном мундире выпрямил сутулые плечи, надменно вскинул голову, и Антон увидел под широким козырьком фуражки большеносое лицо с жалкими усиками над маленьким, тонкогубым ртом; глаза прятались за круглыми стеклышками очков. Он, казалось, робел перед людьми, стоявшими полукругом. Вероятно, Гиммлер помнил давние встречи с ними, когда он в своей невзрачной машине, объезжая город за городом, робко стучал в двери контор и богатых вилл, выпрашивая денег для партии, о которой тогда никто не хотел слышать. После «пивного путча» в Мюнхене — этой бесславной попытки захватить власть в Баварии — Гитлера считали конченым человеком. Владелец жалкой птицефермы, Гиммлер терпеливо сносил насмешки и унижения, которые эти «ходячие денежные мешки» добавляли к своим десяти-пятнадцати маркам — пожертвованиям «на спасение Германии от большевизма». Правда, эти богачи уже давно изменили свое отношение к Гитлеру и его партии, и их сейфы не раз открывались, чтобы пополнить партийную кассу: деловые люди хорошо понимали, что деньги — главная пружина как в торговле, так и в политике. Но Гиммлер все еще побаивался их и ненавидел за высокомерие и брезгливое пренебрежение к нему. Став всемогущим жандармом Третьей империи, он не осмеливался и пальцем тронуть кого-либо из них, ощущая незримую власть денег, которая довлела над всеми, кто их не имел.
Гиммлер приподнял было правую руку в нацистском салюте, но, задержав ее на уровне груди, стал торопливо сдергивать перчатку. Зажав перчатку в левой руке, он обошел торжественно-молчаливый строй банкиров и заводчиков. Останавливаясь перед каждым, Гиммлер пожимал протянутую ему руку и, проговорив что-то глухим голосом, прикалывал к лацкану пиджака значок, который подавал ему рослый адъютант. Обойдя весь полукруг, Гиммлер вернулся на свое место, надел перчатку и, оглядев довольные, сияющие лица, вскинул руку:
— Хайль Гитлер!
В ответ не очень дружно, вразнобой прозвучало:
— Хайль! Хайль!..
Круто повернувшись, Гиммлер пошел к двери. Черные мундиры, столпившиеся у входа, расступились, пропустили его и хлынули за ним, быстро убывая, точно лужа, которой открыли сток. Пожилые люди расходились, любуясь, как дети, значками, которые прикололи на их пиджаки пальцы человека, чье имя произносилось во всем мире с ужасом и отвращением.
— Довольны! — проговорил Чэдуик, иронически скривив толстые губы. — Вы посмотрите, как они довольны! Люди, которых они совсем недавно презирали, как наемников, ныне соблаговолили принять их в свои ряды, и они примчались сюда, с гордостью подставили свои груди, чтобы им нацепили этот значок. А теперь вместе с лавочниками и мясниками будут вопить: «Хайль Гитлер!»
— Если Париж стоит мессы, как сказал один честолюбец, то и нынешний Рур стоит этого, — заметил Тихон.
— При чем тут Париж с мессой?
— Рур никогда не процветал так, как ныне, и они хорошо знают, кому обязаны своим благополучием, — пояснил Тихон Зубов. — Их нынешние доходы таковы, что им самим впору Гитлеру золотой памятник ставить, а не значки от него получать.
— Что ж, посоветуйте им, — подсказал Чэдуик.