Тихон Зубов и Антон взглянули на Володю Пятова, как бы предоставляя ему вести разговор с советником.
— То, что мы увидели, можно определить несколькими словами, — ответил Пятов, — огромный предвоенный митинг в сочетании с огромным предвоенным парадом, с обычной истерией, помпой и размахом. Иногда казалось, что все — ораторы, «участники съезда», гости — сошли с ума от ожесточения и злобы, очумели от ненависти и жажды убийств. Я видел разные их сборища, но это было самым жутким и отвратительным.
— Зачем они потащили в Нюрнберг дипкорпус, свезли почти со всего света столько гостей, редакторов газет, писателей, журналистов? — спросил советник.
— Я думаю, чтобы показать, точнее, продемонстрировать силу «третьего рейха», — ответил Володя Пятов. — И показали…
— А что думают об этом дипломаты? — перебил Володю Двинский. — Говорили с ними?
— Да, конечно. Почти все убеждены, что их привезли именно затем, чтобы продемонстрировать эту силу.
— И что же?
— Одни изумлены, другие растерянны, третьи напуганы. И в телеграммах своим правительствам они, наверно, изобразят эту силу так, как хочется Берлину, — могучей, неодолимой, всесокрушающей.
Усталое лицо советника стало еще более усталым, резче обозначились мешки под глазами, и он прикасался к ним кончиками пальцев легко и осторожно, точно смахивал прилипшие к коже соринки.
— Хотят, чтобы перед ним капитулировали, даже не пытаясь оказать сопротивление, — сказал он, скорее утверждая, чем спрашивая. И, взглянув на притихших своих молодых собеседников, повысил голос и произнес строго и резко: — Они захватили Германию, запугав правящую верхушку «красной опасностью». А потом получили благословение Запада на воссоздание военной промышленности и огромной армии, запугав Англию, Францию и Америку «советской», или «большевистской, угрозой». Теперь же хотят запугать своей силой весь мир и заставить его сдаться без боя.
— И они, кажется, добились своего, — сказал Антон, на которого советник смотрел так, словно обращался только к нему. — По крайней мере, в отношении Англии. Из разговора с Хэмпсоном у меня сложилось впечатление, что Гендерсон настолько напуган германской мощью, что готов дорого заплатить, лишь бы немцы не стали врагами Англии.
— Гендерсона не надо пугать германской мощью, — сказал Двинский с презрительной усмешкой. — Его готовность любой ценой добиться дружбы с Берлином давно известна.
Советник, вероятно, спешил. Щелкнув крышкой, он взглянул на свои золотые часы, спрятал их в карман жилета и поднял усталые глаза на Пятова.
— А, кстати, с этим молодым англичанином вышло что-нибудь?
— С ним лишь установлены более или менее дружественные отношения, — ответил Володя смущенно, — но они пока мало что дали. В разговоре с Карзановым Хэмпсон выразил готовность помогать тем, кто стремится помешать Гитлеру развязать войну, но улетел в Лондон с каким-то важным поручением посла, даже не сказав нам, что улетает.
Двинский с укором оглядел друзей, нахмурился, но ничего не сказал. Снова посмотрев на часы, он поднялся, встали и молодые люди. Двинский попросил их подробно записать все важные разговоры, а также наблюдения и сегодня же к вечеру представить ему письменный доклад. Затем, обращаясь к Пятову, распорядился, чтобы тот нашел приятелям место для работы, снабдил их бумагой и всем необходимым и не выпускал из полпредства, пока не напишут то, что нужно. Тихон попросил отпустить его домой: ему было необходимо связаться с Москвой и передать корреспонденцию.
Антон и Володя занялись составлением письменного доклада. Дело это оказалось трудным, и они просидели почти до самого вечера. Двинский, прочитав доклад, нашел его в одних местах растянутым, в других — неполным, и им пришлось снова писать и переписывать. Вернулся Антон в отель «Наследный принц» совсем поздно и лег спать, тут же крепко уснув.
Наутро, выспавшийся и отдохнувший, он спустился в «шпайзециммер» и остановился у двери, не веря своим глазам: за столом, где до отъезда в Нюрнберг он обычно завтракал с Еленой, сидела… она. Склонив над чашкой голову, Елена помешивала ложечкой кофе, и ее золотисто-каштановые волосы блестели, словно светились в лучах солнца, падавших через окно.
— Вы… Вы не уехали? — спросил Антон, подойдя к ней.
Елена подняла голову и посмотрела на него обрадованными, сияющими глазами, ничего не ответив.
— Вы же должны были уехать, — проговорил он, опускаясь на стул напротив. — Почему вы не уехали?
Елена продолжала молча улыбаться. Она умела выразительно молчать: молчание, как заметила она однажды, разжигает любопытство и повышает интерес к человеку.