«Обер» предложил им трехстенную клетушку недалеко от оркестра, разместившегося на невысоком деревянном помосте. Положив перед каждым пухлое меню, он, поклонившись, вышел. С трудом разобравшись в меню, они наконец остановились на некоторых блюдах, не ведая, что скрывается под их мудреными названиями.
Кельнер принес закуски и разлил вино.
Хэмпсон поднял высокий бокал на уровень глаз и посмотрел через него на Елену.
— Предлагаю выпить за здоровье нашей дамы, которая согласилась разделить наше общество и трапезу.
— За нашу даму! — подхватил Антон.
— Нет, я не согласна! — объявила Елена, опуская уже поднятый бокал. — Я предлагаю первый тост за то, чтобы все было хорошо и всем было хорошо.
Хэмпсон засмеялся.
— Что ж, против этого тоста трудно возразить. От души поддерживаю!
Антон тоже охотно присоединился к тосту, и они выпили. Рейнское вино было терпковатым, но приятным на вкус. Кельнер налил снова, спросил у Антона, понравилось ли вино, и, узнав, что понравилось, предложил принести еще бутылку.
— Ну а теперь я предлагаю вернуться к моему тосту, — произнес Хэмпсон по-английски, поднимая бокал. — За нашу даму, которая напоминает мне, как много потерял я, покинув Москву.
— Не печальтесь, Хью, вы еще можете вернуться в Москву, — сказала Елена.
Хэмпсон отрицательно покачал головой.
— В Москву я попаду теперь не скоро, — сказал он, не спуская своих откровенно восхищенных глаз с лица соседки. — Но надеюсь скоро встретиться с вами в Лондоне.
— Чудесно! Вы покажете нам ваш родной город?
— С радостью. И Лондон, и его окрестности — они очень красивы, особенно вдоль Темзы.
— Вы хотите расстаться с мистером Гендерсоном? — спросил Антон.
— Нет, пока нет, — односложно ответил Хэмпсон.
— Мистера Гендерсона переводят в Лондон?
— Нет, его не переводят в Лондон, но скоро ему придется поехать туда. Ему надо серьезно лечиться.
— Неужели посол может оставить свой пост в такое трудное и опасное время? — воскликнул Антон, вспомнив слова Володи Пятова, что Гендерсон скорее предпочел бы умереть, нежели отказаться от своего поста в Берлине.
— Оно скоро перестанет быть трудным и опасным, это время! — сказал Хэмпсон убежденно.
Антон понимал, что более удобный момент узнать замыслы Лондона вряд ли представится за весь вечер, но как подступиться к Хэмпсону? И снова помогла Елена.
— Вы, мужчины, наверно, будете упрекать меня, что я вмешиваюсь в ваши дела, — сказала она, — и, может быть, найдете, что серьезный разговор старит меня, но я все же хотела бы знать, действительно ли трудные и опасные времена скоро останутся позади. Вы спокойны, потому что знаете все, а я ничего не знаю, поэтому не могу найти себе места.
Хэмпсон дотронулся кончиками пальцев до ее руки, лежавшей на столе.
— Вы должны поверить мне, что трудные и опасные времена действительно очень скоро останутся позади. Через два-три дня произойдет такое, что изменит все. Решительно все!
— Невероятно! — воскликнул Антон, решив сыграть на тщеславии англичанина. — В Берлине, по-моему, все убеждены, что уже ничто не может изменить страшный ход событий!
— Может изменить, — проговорил Хэмпсон, с усмешкой посмотрев на Антона поверх поднятого бокала. — Очень даже может.
— Не томите меня, пожалуйста, — умоляюще проговорила Елена. — Если это секрет, не говорите мне, только дайте честное слово, что вы верите в то, что это произойдет.
— Честное слово, — торжественно произнес Хэмпсон. — Я знаю и верю, что это произойдет. И не только я. Сэр Невиль верит в это. Да что там сэр Невиль — сам премьер-министр верит в это.
— Во что «в это»? — спросил Антон, наклоняясь и требовательно заглядывая англичанину в глаза.
Хэмпсон осушил бокал и, поставив его на стол, ответил:
— В то, что им — мистеру Гитлеру и мистеру Чемберлену — удастся изменить ход событий, как только они встретятся лично.
— Они встречаются? — спросил Антон, стараясь скрыть удивление. — Встречаются через два-три дня?