- Убедился? Давай уже - решение принимай. Не томи.
- По-моему, это решение не имеет задачи... Ты объясни: тебе-то это всё зачем?
- А затем же, зачем и тебе.
- Не понял...
- Все ты понял... Короче. Я не знаю, почему Пан остановил свой выбор на тебе. Он не объяснил. Возможно, ты просто стреляешь хорошо... Вот. Хочешь стреляй, не хочешь - все равно стрелять придется. В крайнем случае, я это сделаю сама.
- Интересно... А третий вариант вы не предусмотрели?
- Какой вариант?
- А вдруг я сам захочу стать Завершенным?
- Каким это образом?
- А легко.
Голицын не думал, что это действительно окажется столь легко. Не пришлось даже переступать ни через какой внутренний барьер - достаточно было под ним проползти.
Он поднес пистолет к правому виску и без колебаний нажал на спусковой крючок.
Голицына качнуло, но он устоял на ногах. Боли он не почувствовал. Ощущение было странным - как от удара пластилиновым молотком по голове. Для Голицына настало подводное беззвучие, но зрение продолжало ему служить. И он увидел, как Ксения с мученически-волчьим оскалом вынимает пистолет из его бесчувственной руки и подносит его к своей голове... Из ствола выпрыгнул шар огня, и в лицо Голицыну градом хлынули какие-то раскаленные красные ягоды...
* * *
...кони бежали легко, весело, бодро, утончающаяся игла дороги пронзала пустой, мутноватый небесный живот как раз в том месте, где горизонт стягивает его, как резинка от трусов.
Через час решили сделать привал. Готически-стрельчатые, осенние деревья смыкались в высоте коронованными кронами, образуя подобие золотого церковного свода. Поляна под лиственной крышей утопала в душистой тени и была совершенно скрыта от посторонних глаз.
Голицын ел исходящее соком, жареное мясо с ко-гатаны, а Ксения задумчиво ворошила угли костра страшненькой сучковатой дубиной. Коней не было видно, но слышался хруст валежника под их копытами. Этот звук ностальгически напомнил Голицыну аппетитный хруст разгрызаемых чипсов.
Приятными порывами налетал ветер, в вершинах деревьев шумело тревожно и влажно, сверху сыпались серебристо-острые, как иглы дикобраза, солнечные лучи... И только Ксения - неукротимый враг идиотских идиллий и убогих утопий, - и в этот раз осталась верна себе. Она засунула руку в глубокий разрез черного кимоно и извлекла из-под сердца жестяную шкатулку. На крышке ее был изображен скалящийся со скал в море зубастый пионер. Над головой пионера сверкал солнечный круг, и витиеватая надпись гласила: "Зубной порошок "Артек"".
Очень ловко двумя мизинцами Ксения зарядила обе ноздри кокаином и откинулась навзничь на траву.
- Смотри, нанюхаешься до психоза, - молвил Голицын с неудовольствием, будешь под кожей тараканов ловить...
- Под кожей - не страшно. Лишь бы не в голове...
- Все равно мне это не нравится.
- Сам виноват. Ты в ответе за тех, кого приучил.
- Я тебя приучил?! - вскинулся Голицын.
- А то. Ты же меня заставлял Пелевина читать. Оченно уж он убедительно волшебные ощущения описал... Прямо полет валькирий какой-то...
- Это все уже не актуально. Чапаев и пустота в прошлом. Остались лишь Путин и чистота...
- Кстати, о чистоте. Я пошла на речку.
Шурша листьями, как змея в камышах, Ксения скрылась за стволами. Голицын лег на спину, закинул руки за голову и впал в полудрему. Смутно виделась ему осень, только обычная, земная. Проступающие по утрам на лимонной платине павшей листвы пятна запекшейся крови... А вечерние сумерки пахнут сумой, тюрьмой, мировой скорбью и хлорной известью из общественного толчка... И падает с небес, и слоится, как разматываемый рулон с тканью, розовато-золотое, гаснущее свечение всеобщего самосожжения...
Потом Голицын услышал крик. Нет не крик муки или ужаса, а скорее воинственный клич разъяренной амазонки.
Ноги сами принесли Голицына на каменистый берег маслянисто-серой, вялотекущей реки. Обнаженная Ксения танцевала на острых камнях, отбиваясь от полчища огромных антропоморфных пиявок. Эти существа походили на аквалангистов в обтягивающих тело черных резиновых костюмах, только лица их были безносы и безглазы. Ничего на этих лицах не было, кроме громадного, алого, развратно причмокивающего рта-присоски.
Голицын еще не овладел загадочным гипер батто-дзюцу, то есть искусством обнажения меча прямо из воздуха. Впрочем, он вообще не вспомнил о том, что безоружен. Глаза ему мгновенно залила ярость - ослепительно белая, как ледяной лунный свет. Он просто рвал этих уродов руками. Через минуту он, оставив за собой дорожку из разодранных шлангов, пробился к Ксении. У нее в руке уже празднично сверкала катана. Ксения глянула на него через плечо бешено скошенными глазами, и Голицын тотчас ощутил рукоять катаны в своей руке. Как она это делает?..
До четырех вертикальных ударов в секунду ему было еще далеко, но по части ударов горизонтальных Голицыну равных не было. Он работал мечом, как бензопилой, рассекая тела братцев-мутантов напополам с ужасающей эффективностью. Ксения, впрочем, тоже была неподражаемо-неудержима в бою. Ее тело сделалось ярко багряным от крови, а катана в ее руке сверкала веерообразно, словно пойманная за хвост гигантская стальная стрекоза... Да, ребята, это вам не скачки гопоты на дискаче. Это было настоящее рубилово.
Все кончилось как-то даже до неприличия быстро. Переводя дыхание, Голицын подошел к подруге и хрипло спросил:
- Ты не ранена?
- И даже не убита...
Быть может, и не стоило походить к ней так близко. Она отшвырнула меч, и руки ее мгновенно свились в обруч вокруг его шеи. Он ощутил раскаленные угли ее губ на своих губах, и горячая горечь ее дыхания сожгла ему горло. Голицыну показалось, что Господь меняет небо и землю местами, переворачивая песочные часы игрушечной вечности.
Сумрачная самурайская страсть играючи, одним вертикальным ударом рассекла грудь обоим, и Голицын и Ксения понеслись на самое огненное небесное дно...
Голицын с усилием расклеил веки, слипшиеся, как страницы замусоленной книги, и увидел, что пришла ночь, и мертвенно сияет синяк луны на небесной щеке. Голицын приподнялся на локтях и чуть не вскрикнул: кипящей болью отозвалась изрезанная о каменный берег спина.
Ксения сидела на камне, хватив колени руками, шагах в пяти от него. Она была столь безжизненно неподвижна, что и сама казалась некой аллегорической скульптурой в японском саду камней. Лицо ее заливала лилейная, русалочья бледность, и лунные волны серебрили тонкие сахарные дорожки от слез на ее щеках. Голицыну подумалось, что надо бы подойти и сказать что-нибудь или спросить о чем-то, но по счастью он быстро сообразил, что сейчас любое его слово будет хуже молчания...
Костер на поляне уже догорел, но еще поигрывал во тьме розоватыми мускулами сполохов.
- Серебро, Чернота, - негромко позвала Ксения, и кони тотчас отозвались сдержанным преданным ржанием. Между стволами черными пернатыми ножницами шныряли ночные птицы, и вдруг вспыхнул и стал дымом подниматься к луне дальний, сердце взрывающий волчий вой. Ксения небрежно-изящным движением вскинула руку вверх, и в конечной точке траектории в ее руке уже была катана, и на ее острие трепетала в агонии птица.
- Завтрак на завтра, - проговорила Ксения угрюмо. - За тавтологию уж прости...
Голицын долго ворочался с боку на бок, пытаясь занять такое положение, при котором не ныла бы спина, но ничего так и не занял и решил плюнуть на это. Он прислушался, чтобы по дыханию определить, уснула ли Ксения, но тотчас вспомнил, что ее дыхание было беззвучно и ровно всегда.
- Спишь? - просто спросил он.
- Нет.
- А что?
- Думаю.
- О чем?
- О всякой херне.
- Например?
- О социальной рекламе.
- Что? - Голицын поперхнулся. - Самое время...
- Хороший слоган у меня родился. Могу подарить.
- Ты озвучь вначале.
- "Ты - не один! Ты - ноль!" Хорошо подойдет для благотворительного марафона в пользу детей-сирот...