20. Драма
Мужчина и девушка сидят на подоконнике в супермаркете и разговаривают. Как обычно, весь мир для них перестает существовать, поэтому они не сразу замечают, что супермаркет опустел. В тишине звучат шаги. Появляется босс. В его руке пистолет с глушителем. Босс: "В третий раз промахнуться было бы уже неприлично. Не говоря уж о четвертом". Два почти одновременных выстрела. Тела мужчины и девушки, разбив стекло витрины, вылетают на тротуар. Босс: "Вот так, ребятки. Погас ваш Пегас... Все, что выше моего понимания, ниже моего достоинства..."
Особенное впечатление на Голицына произвели части "Фэнтези" и "Экшен". Его вдруг охватило чувство дежа вю столь жуткое, что потемнело в глазах, и острейшей болью запульсировал шрам на правом виске. Шрам, похожий на след ящерицы на песке. Ему стало страшно, как давно уже не было. Вот так вот, господа, слетает крыша. Очень забавно.
Совсем уж пластилиновыми, бесчувственными руками он вставил минидиск в плеер, надел Наушки и нажал на play. И этот голос с прозрачно-печальной хрипотцей был ему, разумеется, знаком.
"... Я и луна - одна сатана.
Симбиоз сумрачной сомнамбулы с дышащим, шелестящим, изумрудно-дымчатым светом. У нас одна на двоих бессонная артерия. Нас и кровью не разольешь.
Леса, леса, печальны, бесприютны. Каждое дерево - сирота. С вершин стекает рваными потоками медовая медь. Деревья, как мачты с провисшими, пробитыми пулями парусами.
Тусклая тоска уже набила оскомину на сердце. Достала. Ноет, как бедный Николка по своей копеечке. Молись за нас, бедный Николка, мы сами не знаем молитв...
Полнолуние. Яблоко в штанах. Облако раздора. В небесах торжественно, но трудно. Живу по инерции и неуправляемо. Как пуля-дура. А луна струит свой елей на черные ели.
Рука самурая
Рубить не устала.
Не гнутся еще катаны.
Еще бы знать, кого рубишь. Всадники без голов.
Голицын сказал: "без головы всадник еще может обойтись, а вот без задницы - никак". Не поспоришь.
А надо ли возвращаться? Все будет по-прежнему. Умные слабы, а слабоумные - сильны. Страна вожделенных вождей.
Ох, мне всегда не по себе, когда что не по мне. Я, Голицын, тоже хочу материальной независимости. В смысле - не хочу зависеть от материи. Или плетью плоти не перешибешь?
Ночь пала ничком, и холодно горящий лимонный лед луны обложил горячечный лоб неба. Вот интересно: все хорошо в меру, а все плохо безмерно. И даже эта долбанная луна сегодня кажется мне лишь лужей волчьей мочи на снегу.
Если уж ходить по кругу, то против часовой стрелки. По крайней мере, хоть протест против чего-то. Тварь я дрожащая, или право имею? Или я тварь, имеющая право дрожать?
Сегодня покрошили в мелкую капусту батальон пионеров-героев. Трофей коробка с кокаином. Сразу надышалась до синих ангелов. Видела неба сумрачный мрамор синий, алебастр луны, аспирин снегопада... Нелепая пустая лепота. Уснула головой в сугробе. А Голицын воротит нос от кокаина. Глупо.
Мороз и солнце, и снег слепой, переливчатый, с малахитовыми блестками. Это вчера. А сегодня уже лето. И солнце заело в зените. Только ночью утихает бронзовый звон зноя. Луна льет с неба прохладный горностай. Бессловесная, мерцающая мантра света. Ом мани падме хум. Oh money pay me who? Странен сей не сей мир, правда, Инь-Янь Иванович?
Пампасы сухие, как памперсы. Едем по грудь в лунном свете. Он такой сиреневый, зыблющийся, слоящийся, как сигаретный дым. Лунная дымная вода, всего на свете и колыбель и могила.
Весна, впрочем, тоже ничего. Степь ожила, миллиарды грустных грызунов бегут с тонущего корабля этого мира. Весна, весна, пора любви. Ни хрена ни пора, а уже поздно. Не осталось даже пустоты в сердце. Безнадежность воскресает первой.
Бабское проклятое начало. Ну на хер надо, чтобы кто-то непременно облизывал боготворящими глазами, шершаво-нежными, как собачий язык?
Цыгане. Типа разноцветные кибитки, костры, песнопения. Медведь на цепи. Шестилапый, как Шива. Короче, классика тоски и воли. Славно мы с Голицыным оторвались... Самогон у них злой. Не иначе на крови христианских младенцев настаивают.
И говорит Иван Грозный:
- Что же вы стоите, боярин? Берите кол и присаживайтесь.
М-да. Такая вот с нами приключилась "Неоконченная пьеса для законченных мудазвонов". Правда, Голицын?
А вот и типа осень. Колючая, как осиновый кол и холодная, как пальцы маньяка на горле. Ночью сна нет и в третьем глазу. Пялюсь во мрак, слушаю жестяной шелест лысеющего леса. Луна клеит слюной к небу скользкий, зыбко-зеленый, стеклянный сумрак. Пьяный лес вогнал бивни стволов в прелый паркет листопада. Ко мне, ко мне, моя волшебная коробка! Во бля! Достижение. Не попала глазами в небо после первого вдоха чудной субстанции. На пыльной платине луны то ли следы собачьих лап, то ли зубов дракона. Луна разрастается, разгорается, сияет сладко и страшно. Как монета на веке мертвеца... Можно бросить пить, но бросить дышать - невозможно. Что бы там Голицын ни буровил по этому поводу.
Свет в конце тоннеля. Быть может он там и есть, но я не хочу ползти на брюхе. Да и в начале тоннеля - тоже свет, не так ли? Кажется, жена Лота однажды в этом убедилась.
А мне лично осень по нраву. Весь этот ясный янтарь и гордая горечь, и праздничный холод голубизны в стынущем небе.
Поблескивает катана в иссиня-изумрудной мгле. Без церемоний разглядываю спящего Голицына. Интересное лицо. Сахарный, лунный загар. Пепел волос приобрел палевый оттенок в льняных лунных лучах. Если он застукает меня за этим занятием, то-то смеху будет...
Каждый понимает в меру своей испорченности. Стало быть, абсолютное понимание доступно лишь человеку бесконечно испорченному. То есть мне. И я объясняю Голицыну:
- Нет ничего проще доставания катаны из воздуха. В пространстве вокруг тебя существует в непроявленном виде любая вещь. Позволь ей воплотиться в твоей руке. Нет закона, запрещающего это.
- А если я "Боинг" захочу? - спросил он наивно.
- А удержать его в руке сумеешь?
Вот в чем вся уловка 666. Самурай. Абсолютный слуга. Мертвый и потому бесстрашный и не сомневающийся. А мы с Голицыным не можем быть слугами даже сами себе. Ну нет у нас царя в голове. Одна конституционная анархия. Для нас это место. Сумрачный рай самураев. Мы здесь, как кошки Шредингера, ни живы, ни мертвы. Комбинация волновых функций. Нас мог бы вернуть в мир чистой материи взгляд стороннего наблюдателя. Но некому приподнять крышку этого ненавистного неба и заглянуть в черный ящик, в котором мы играем в свои странные, неподвижные игры. Впрочем, есть способ..."
Голицын выключил плеер и снял наушники. Болезненно яркие воспоминания о том, чего не было никогда, грозовыми тучами кипели у него в голове. Печальный лес, черно-белое, как знак "инь-янь" сиянье луны... Косой осенний свет, и на цепях, прибитых к соснам, раскачиваются пустые качели...Ксения танцует в тумане, смеется, черпает ладонями призрачный пар. Блестит катана, заткнутая за пояс кимоно лезвием вверх...
Бред! Не было этого с ним, не было! Потому что не было никогда!
Впрочем, что причитать, есть же телефон...
Он набрал номер. Ответил раздраженный мужской голос, показавшийся Голицыну смутно знакомым.
- Я могу Ксению Ворон послушать? - осведомился Голицын.
- Нет. Улетела птичка.
- Простите, не понял.
- Слушай, Дима, не заламывай ручки. Ты взрослый мужик, а не Анна Каренина. Твой поезд ушел. Ты свой выбор сделал. Он был свободным, но не был правильным.
- А с кем я говорю?
- Сам знаешь, с кем.
На том конце провода повесили трубку.
А Голицын отчего-то припаялся глазами к ладони своей правой руки. Он глядел так до тех пор, пока ни почувствовал холод витой рукояти катаны, пока ни увидел блеск полированной цубы и мерцание лезвия.
Просто нет закона, запрещающего это.
А есть ли вообще закон, запрещающий ему, Голицыну, что бы то ни было?
Нет.