Дальше глубже, пошел процесс и превратился в абсцесс. И как-то он застукал ее - о, ужас! - с "бумажной" книгою в руках. Глянул на обложку "А. Ахматова. Поэма без героя". Голицын тогда хмыкнул, фыркнул, крякнул, но ничего не сказал. Однако когда на ее туалетном столике он увидел сложенных стопочкой Булгакова, Бунина и Борхеса, он понял: дело плохо. Она начала грызть гранит культуры в алфавитном порядке...
И настал день, когда Голицын увидел в ее глазах нехорошее, горячечное мерцание. Она заявила ему, что собирается поступать в ГИТИС. Кто-то там в каком-то клубе ее якобы прослушивал и нашел, что у нее абсолютный слух и правильное, хотя и не очень сильное колоратурное сопрано. "Попка у тебя абсолютная, вот что", - сказал тогда Голицын насмешливо. Не надо было. Она перестала звонить, начала пропадать неизвестно где... А через месяц появилась и, победно сверкая колдовскими очами, заявила: "Поступила!" И сразу же предложила закончить отношения. У нее только была одна просьба: "Дима, я тут сочинила одну мелодраматическую мелодию. Ты мне напиши что-нибудь "душепищательное" под нее, типа жестокого романса... А я его буду исполнять по клубам с большим успехом и романтической жестокостью".
И что-то такое Голицын слепил на скорую руку:
Ах, как все было восхитительно,
Как плоть пылала безотчетно,
И вот расстались. Нерешительно,
Но все равно бесповоротно.
Прощай, прощай, останемся друзьями,
На этом свете ты, а я - на том,
Потом, дружок, сочтемся мы ролями,
Кто за рулем, а кто - под колесом...
И все. Такая вот грязная love story пронзительной чистоты, сумрачная скользкая сказка с безысходным исходом. И что вы там про любовь-то лепечете хлопотливо, голуби? Любовь есть счастье несовместимое с жизнью, победа несовместимая с удачей. Счастье вообще не существительное, а обстоятельство. Счастье - это всего лишь такое состояние человека, когда самооценка совпадает с самореализацией. То есть это - личное дело каждого... Вернее даже - дело личности.
Когда-то давно, лет в шестнадцать, Голицын переложил на хокку простенькую сентенцию:
Ты за нею бежишь - она от тебя,
От нее убегаешь - она за тобой.
Любовь - это тень.
И вот теперь, усмехаясь, он думал, что, ладно, пусть будет этот затертый до крови штамп - "тень". Но что же тогда есть тот Свет, который эту тень отбрасывает? Тень-то сияет во сто крат ярче источника лучей! И неужели он вновь готов легко угодить в эту love-ушку? Воистину, на ошибках учатся только ошибкам...
"Странная, очень странная особа, - туманно размышлял Голицын. - Она меня отталкивает, как магнит... черное очарование, напряженный, больной блеск в глазах... Это не глаза убийцы. Видал я киллеров, у них глаза унылые и снулые, как у протухшей рыбы... Кто же она на самом деле? Кем состоит при этом русскоговорящем Колобке?.."
В это время начали бить стоящие на каменной полке часы. Полночь, как всегда наступила вовремя.
Голицын поднялся, ножку отставил в сторону, руки заломил трагически и воскликнул экстатически-пафосным голосом:
- Так кто ж ты, наконец?!
И, вздрогнул, услышав за спиной:
- Часть силы той,
что не имеет составных частей
и носит имя: Слабость.
Алиса глядела на него, прищурившись, насмешливыми, несмеющимися глазами.
- Пардон, - буркнул Голицын сконфуженно, - я не слышал, как вы вошли.
- Професьон де фуа.
Алиса успела переодеться в черный комбинезон с невероятным количеством карманчиков, клапанов, молний, кнопочек и застежек на липучке. Не выбивались из стиля "ниндзя-экстрим" и черные кожаные митенки на руках, и черные высокие ботинки на толстой рифленой подошве.
Она перехватила изучающий взор Голицына и кивнула.
- Да, наряд не очень сочетается с интерьером. Дело в том... Нет, прежде... - Тут она сделала строгое лицо и официально объявила: - Прежде всего, мистер Голицын, позвольте принести Вам официальные извинения от лица Фирмы за досадный инцедент, имевший место на пути нашего следования. Виновные будут и понесут... Во-вторых, позвольте выразить вам не менее искреннюю благодарность за тот настоящий героизм, который вы продемонстрировали столь виртуозно. Этот факт не будет оставлен фирмой без внимания... - Она перевела дыхание и заговорила нормальным тоном: - Вот. А одета я так потому, что мне, увы, придется оставить вас на некоторое время. Незавершенной работы накопилось - просто беда. Пальни - в неугодного попадешь.
- Понимаю, - протянул Голицын, не стараясь скрыть разочарование. - А черное вам идет.
- Люблю черный цвет. Для киллера это дань вежливости, как бы предупредительный траур. Что-то вроде телеграммы: "Заранее скорблю"...
- Кстати, если есть проблемы, я могу помочь, - галантно предложил Голицын. - Стреляю я недурно.
- Трудно было не заметить. Я бы так не смогла. Я вообще такая нервная в последнее время стала. Если стреляю, то сразу в голову...
Тут Голицын вспомнил о пистолете и спросил:
- Оружие вам вернуть?
- О, нет необходимости. Оставьте пока у себя, мало ли... Да, вот вам ключи от машины там вещи ваши остались.
Голицын взял ключи с брелком сигнализации и снова предложил свои услуги:
- Может быть, я все-таки сумею вам пригодиться?
- Нет, нет. Вы и так уже достаточно подставились... Пойдемте, я покажу вам спальню.
Анфиладой полуосвещенных залов пришли в будуар столь роскошный, что Голицын даже как-то потерялся. Взор приковывала громадная постель под пурпурным парчовым балдахином с вышитыми на нем золотыми цветами, райскими птицами и геральдическими вензелями. Гомерические пропорции этого ложа наводили на игривые мысли о том, что на нем вполне могли бы одновременно развлекаться рота улан лейб-гвардии Семеновского полка с выпускным курсом Смольного института.
Вообще весь воздух в этом райском, но не святом уголке был пропитан столь изысканно утонченным эротизмом и обволакивающим, всепобеждающим либидо, что даже человека самой строгой нравственной конструкции начинало немедленно терзать желание совершить хоть какое-нибудь развратное действие.
Алиса вновь прочитала его мысли, которые, впрочем, не прочесть было трудно.
- Да, здесь нелегко испытывать одиночество, - подтвердила она печально.
- С вами я был бы готов испытывать даже одиночество, - пробормотал Голицын.
Она глянула на него вполоборота, и ее зрачки, дремлющие на лазурной радужке, вдруг взорвались и брызнули Голицыну в лицо раскаленными, смоляными каплями тьмы...
- Может быть потом, - проговорила она глухо, - в другой раз, в другой жизни... А пока, увы, мне пора.
- Я провожу?
- Окажите такую любезность.
... Спустились по каменным ступеням террасы, и Голицын не поверил своим глазам: в лунном свете поблескивал, как некий рогатый ягуар, самый настоящий, культовый, байкерский "Харлей-Девидсон".
Алиса легко вскочила в седло мотоцикла, посмотрела на Голицына задумчиво и спросила:
- Ничего я не забыла? Какие-нибудь просьбы, пожелания?
- Разве что, где можно выпить? - с иронически-благодарной улыбкой осведомился Голицын.
- Ах, да. Там в спальне, в бюро бар - холодильник. Не счесть алмазов...
- Спасибо... А что шеф ваш сюда не приедет?
- Не сейчас, полагаю. Он осторожный. Премудрый пескарь... или прискорбный мударь, уж не знаю... Но, к утру заявится, конечно.
- Ясно, - кивнул Голицын и все-таки не сумел избегнуть жемчужины мирового идиотизма, спросив: - Надеюсь, мы еще увидимся?
- И я надеюсь, - улыбнулась Алиса. - Надежда - мой "Тампакс" земной...
"Харлей" взревел, встал на заднее колесо и рванул в ночь стремительнее разрыва сердца... Ах! Вот она была - и нету... Ужас, блин, на крыльях ночи...
"А ты-то, ты-то кто? - спросил Голицын себя, издевательски скалясь. Кретин креативный, тормоз реактивный. Не надейся, не увидитесь. Все говорит в пользу этой версии..."