Поравнявшись с ними, я уже собрался спросить, что случилось, но замолчал на полуслове, поняв, что ответ прямо у меня перед глазами.
Я отказывался верить собственным глазам.
Подобно охотничьим трофеям, как те же шкуры или слоновая кость, на сухие ветви были насажены десятки рук — больших и маленьких, мужских, женских и детских, отсечённых на уровне запястья. Все эти руки принадлежали неграм.
Я услышал, как у меня за спиной Хадженс в ужасе ахнул, а Верховен зашептал молитву.
Я же не способен был даже представить себе такое зло, что побудило кого-то к нанесению всех этих повальных увечий. Совершенно очевидно, что это не исполнением приговора, вынесенного за какие-то преступления — как, например, в некоторых арабских государствах к отсечению руки приговаривают воров. Нет, это было умышленное, безотчётное злодейство. Среди множества рук взрослых людей я видел маленькие детские и даже младенческие ручки. При виде этого позорного зрелища я почувствовал дикую ярость, закипающую внутри подобно лаве проснувшегося вулкана.
Если бы в эту минуту мне попались те, что устроили эту резню, уверен, что живьём изрезал бы их на мелкие ошмётки — не торопясь, стараясь причинить как можно больше мучений и нисколько при этом не раскаиваясь.
Джек спросил у Верховена, знает ли он, что это означает. Африканер объяснил, что несколько десятилетий назад, когда Конго было личной собственностью короля Бельгии Леопольда II, вошло в обычай отсекать руки туземцам, не доставившим требуемое количество слоновой кости. Но он заверил, что столь ужасное бесчинство белых поселенцев запрещено уже больше тридцати лет и что с тех пор, как он поселился в Конго, он никогда не встречал ничего подобного.
«До меня порой доходили такие слухи, — пробормотал Верховен, — но я никогда им не верил».
И в ту минуту, когда мы стояли, оцепенев от ужаса, где-то неподалёку в глубине джунглей послышался бой барабанов — ритмичные удары дерева по дереву, громкие и размеренные; так стучит сердце человека, испугавшегося собственных ужасных поступков.
Верховен обернулся и застыл, вытаращив глаза, словно поражённый электрическим разрядом.
«Уходим», — приказал он в испуге. Хадженс попытался было возразить, но прежде чем он успел сказать хоть слово, африканер в тревоге указал в сторону берега. У него был вид человека, который неожиданно вспомнил, что ушёл из дома, оставив зажжённую плиту. «Уходим! — повторил он. — Сейчас же!»
Никто из нас не понял, почему он так встревожился, однако при его внезапно изменившегося лица стало ясно, что для этого есть причины. У нас будет время расспросить его об этом потом, на судне.
Мы бегом кинулись к причалу, то и дело оглядываясь через плечо; когда мы проходили мимо большого дома, я вспомнил про сейф и бросился внутрь за документами, надеясь найти в бумагах ответ на вопрос, что здесь произошло.
Войдя в дом, я обнаружил, что Верховен забрал лампу, и комната вновь погрузилась в темноту. Тусклый свет, льющийся через дверь, казалось, не желал проникать дальше порога. Тем не менее, я вошёл в комнату и бросился к столу, на ощупь отыскивая сейф. Почувствовав под рукой его гладкую поверхность, я нашарил ручку и потянул за неё, но сейф оказался заперт на ключ. Не раздумывая, я вставил в замочную скважину остриё мачете, захваченного с судна, и, используя его, как рычаг, попытался взломать замок.
И тут до меня донёсся нетерпеливый гудок «Короля буров».
Я сильнее нажал на рычаг, уверенный, что в этом ящике хранится что-то необычайно важное.
Внутри сейфа зазвенела какая-то пружина, но крышка ящика так и не сдвинулась ни на миллиметр. А ведь мне случалось вскрывать сейфы куда более неприступные, чем эта ржавая коробка.
Гудок повторился, ещё более требовательный, чем прежде. Пароход не мог больше ждать. Они уже собирались отчаливать.
Я пнул какую-то чёртову мебель, уже готовый бежать. Но в последнюю минуту вспомнил о лежащих на столе бумагах и, не глядя, сгрёб их, включая Библию.
В следующую секунду я выскочил из хижины и бросился к причалу под проливным дождём, прижимая к груди кучку бумаг, словно незадачливый грабитель, покидающий место преступления с самой жалкой добычей в истории преступлений.
Час спустя, переодевшись в сухое, я сидел на борту парохода, идущего по стремнине со скоростью в пять узлов, и с гордостью истого археолога раскладывал на столе свою добычу. Вокруг стола расположились Хадженс, Джек, Кармен и Верховен, которого у штурвала сменил Мутомбо.
Большая часть бумаг размокла, чернила расплылись, залив текст. Тем не менее, кое-какие фрагменты все же можно было прочитать. Они были написаны на неизвестном языке, непонятном никому, кроме Верховена. Едва взглянув на бумаги, он определил, что это фламандский — диалект голландского, очень на него похожий. Он даже смог перевести несколько слов: «дикий», «слоновая кость», «контракт». Однако все это не пролило ни малейшего света на увиденное.
Затем мы спросили его о барабанном бое, который слышали вдалеке, и чего он так испугался. Африканер пожал плечами и сказал, что он вовсе не испугался, но я же видел его лицо и застывший в глазах безграничный ужас. Объяснил он лишь, что барабанный бой — способ связи между различными африканскими племенами, что-то вроде лесного телеграфа. Тем не менее, я не сомневаюсь, здесь кроется что-то ещё. Интересно, почему он не желает об этом рассказывать?
Сейчас, когда я дописываю последние строки, солнце уже скрылось за горизонтом, и я пишу при тусклом свете керосиновой лампы, свисающей с потолка. Барабанный бой не смолкает, но по какой-то странной причине то приближается, то удаляется. Думаю, это связано с извилистым течением реки, которая все время петляет.
Джек уже спит, Хадженс изучает карту, а я лениво листаю Библию, найденную в том доме — старый карманный экземпляр в кожаном чехле, с крестообразным вырезом на верхней крышке и вытесненной золотыми буквами надписью: «Heilige Bijbel».
Только сейчас я обратил внимание, что некоторые страницы кажутся толще остальных. Присмотревшись, я увидел, что у них загнуты уголки, а сами страницы в точности соответствуют главам «Апокалипсиса». Отогнув уголки, я с удивлением обнаружил на каждой странице одно и то же слово, написанное красными чернилами: «Schimmen».
Призраки
День 6
29 января 1942 года
Река Эбола
Сегодня утром меня разбудила молния, ударившая в воду всего лишь в нескольких сотнях метров от нашего носа. Впечатление было такое, словно посреди реки взорвалась бомба.
В полночь неустанно ливший в последние дни дождь наконец прекратился, но, как оказалось, лишь для того, чтобы уступить место ужасающей электрической буре, которая, казалось, решила испепелить нас молниями. Я уже давно заметил, что в этих местах все перевёрнуто с ног на голову, как если бы мы попали в другой мир или сошли с ума. Деревья такие огромные, каких я никогда и не видел, дождь — сплошная непроглядная стена льющейся с неба воды, а теперь ещё и эта гроза, — рождённая чёрными тучами, висящими столь низко, что касаются ветвей деревьев, отчего кажется, будто в Конго небо намного ближе к земле, чем где-либо ещё.