И вот третьи сутки на исходе, а я всѐ не могу принять решения. Моя истерика,-
а это, конечно же, была истерика, правда, тихая,- вскоре сошла на нет, оставив мне
тупую усталость. Видимо разум мой сообразил, что истерике не место и не время и
взял над ситуацией контроль.
И поставил вновь отупевшего перед весами, на чаще одной жизнь
человечества, на чаше другой - жизнь ребѐнка. Чью сторону я приму? Задача
подвластная Богу, но я не Бог - я простой человечишко…
Бедняжка Среда с опаской поглядывает на меня и, ловя мой взгляд,
стушѐвывается, теряется. Она верит, что я сын Бога. Старый Бог утомился и ушѐл
на покой туда, куда уходят все умершие руссы: в Ирий. Уходя, старый Бог оставил
Мисаалю свою Силу. И теперь она не просто жена, а жена Бога и уместно ли,
вправе ли себя вести так, как вела себя прежде?
78
Ах, Средушка, радость моя, жизнь моя, душа моя, как же я тебя понимаю!
Милая, как же мне решить эту глобальную задачку, что бы в ответе получилось: и
мир спасѐн и ты моя хорошая с нашим первенцем?
Здесь на этих островах более полутора тысяч лет вперѐд один русс скажет: »
Стоит ли слеза ребенка всех благ мира?» Красиво сказал. Но красиво и я могу
сказать, и ты Средушка, но вот поставить бы этого русса Фѐдора Михайловича
перед этими весами, на чаще одной - слеза ребѐнка, на чаше другой - блага мира, а
по сути, жизнь этого мира. И что бы он тогда сказал? Выбрал бы слезу ребѐнка,
погубив мир? Мир, который в свою очередь погубит этого же ребѐнка.
Красиво сказал…Но это литература, а в жизни не так красиво, а порой просто
грязно. И зачастую игнорируешь не только слезу одного ребѐнка, но десяток, сотен
детей, дабы спасти мир. Так велит мудрая Мать Сыра Земля: спасай себя, а не дитя,
ибо ты - корень, а дитя веточка. Погибнет веточка - останется корень, останется
древо и даст новые побеги, новые веточки. Погибнет корень - и не станет древа, а
нет древа не будет и веточек, ветвей, новых дерев…И пустыня станет властвовать
миром.
К вечеру, когда мой воспалѐнный от дум мозг буквально закипал, когда я
воспринимал окружающее как в горячечном бреду, пришло короткое просветление.
В его период я осознал, что должен хорошо выспаться, чтобы утром принять
окончательное решение. Утро вечера мудренее. Там при зорьке ясной я должен
вынести свой божественный вердикт: кому быть живу - ребѐнку или миру?
Уже проваливаясь в тяжкий сон, я протянул руки к Среде, она робко
приблизилась. Притянув еѐ к себе, вжался лицом в еѐ животик и точно в
болезненном бреду зашептал:
- Хорошая моя и ты мой дивный корешок, я обязательно что-нибудь придумаю.
Чтобы все были живы. И проклюнешься ты росточком сыночек и пойдѐшь в рост и
станешь прекрасным древом и будет у тебя роскошная крона, много ветвей и
веточек и на каждой я оставлю свою печать, свой завет: Жить и Любить…И будет
мир светлым и разноголосым, пропитанный теплом и лаской, осиянный Любовью.
И никаким Эмам и супостаткам его не сломить, не разрушить…
Я проснулся в предутренний час, перед зорькой. Среда припала ко мне, крепко
обняв, точно и во сне боялась отлепиться от любого Мисааля, потерять его
насовсем. Сквозь еѐ ресницы проступали слезинки.
Не плачь душа моя, теперь всѐ будет хорошо. Твой Мисааль проснулся
здоровым спокойным и безмерно счастливым. Потому что в его чудовищный сон,
подобный из нарезки неведомых тебе фильмов об Апокалипсисе, явилась
Наденька. Фантом, как ясная зорька. И указала Наденька верный путь, коим должен
ступать твой, Средушка, любый Мисааль. И ты рядышком как верная и ещѐ более
любая жена, половиночка.
Да, явившись в мой сон-кошмар Наденька-фантом разогнала все мои
сомнения, как угарный дым. И чѐтко указала Цель. И как я должен еѐ достичь.
Предположения Максима, что всю кашу заварила Ритка, отчасти были верны.
«Безумный дровосек» срубил первую веточку и обронил каплю ядовитой желчи, от