– Мне следовало бы препроводить тебя к епископу с разрешением на венчание в руке и покончить с этим, – молвил он. – Ты не согласна?
– Нет. Мне нравится, когда за мной ухаживают, – ответила Аннабел. Она ощущала необъяснимое стеснение. Словно всю свою жизнь она жила только ради этого мига, чтобы оказаться в постели с мужчиной. И тем не менее это происходило при столь странных обстоятельствах!
– Я даже не смею взглянуть на тебя, – вымолвил он после минутной паузы.
Аннабел захотелось расхохотаться в голос.
– Что ж, тогда закрой глаза, – предложила она и снова отвернулась от него.
– Еще две таких недели, – простонал Ардмор. Она почувствовала, как он зашевелился, и рискнула украдкой взглянуть в его сторону. – Я кладу между нами подушку, – сообщил ей он. – Я не могу допустить, чтобы ты начала ворочаться во сне и в результате очутилась в моих объятиях. Моему терпению есть предел.
Он нашел подушку-валик размером в половину человеческого роста и положил ее между ними.
Аннабел снова устроилась поудобнее и постаралась думать о сне, но внезапно Эван навис над ней. Она подняла на него глаза.
– У меня осталось еще два поцелуя, – напомнил он. – Один я оставлю на завтра.
– Но ты говорил, в спальне – ни-ни, – вымолвила она, трепеща от волнения вперемешку со страхом.
– Тогда это будет просто поцелуй на ночь, – сказал он, нагнул голову и поцеловал ее нежно, слегка коснувшись губами. – Он не входит в число моих десяти поцелуев.
Она улыбнулась ему, и он отвернулся. А немного погодя, прислушиваясь к его размеренному дыханию, она погрузилась в сон.
Глава 15
– Вы ведете себя на миллион, – сказала Имоджин графу Мейну, который следовал за ней вверх по величественному лестничному маршу в бальный зал «Олмака».
– Я и стою миллион, – ответил Мейн. – Жаль, что вы не цените себя столь же высоко.
– Нет надобности источать сарказм только потому, что я попыталась вас поцеловать, – бросила через плечо Имоджин. – Должно быть, вам уже раз сто доводилось целоваться в каретах.
По пути в «Олмак» она намекнула, что поскольку почти весь Лондон думает, что между ними завязался страстный роман, то его долгом было хотя бы иногда целовать ее. Мейн, очевидно, был иного мнения.
Имоджин с некоторым удивлением поймала себя на мысли, что ей доставляет удовольствие то, что он продолжает уклоняться от ее авансов. Он был крепким орешком, и попытки раскусить его отвлекали ее от мыслей о Дрейвене.
– Я привык к тому, что выбор места и действия является исключительно моим правом, – наконец ответил он.
– В таком случае я оказываю вам громадную услугу, вводя вас в современную эпоху. В частности, вдовствующим дамам более нет нужды вести себя как благочестивые монашки.
– Возможно, все эти новомодные взгляды – не для меня, – задумчиво молвил Мейн.
– О, сомневаюсь. Вам, знаете ли, куда более подходит распущенность, нежели этакое благонравие. Если вы не поостережетесь, то люди начнут считать вас подходящей партией. Озабоченные сватовством мамаши включат вас в свои личные списки, вместо того чтобы содрогаться, если их дочери случайно встретятся с вами взглядом.
– Сам себе удивляюсь, – признался Мейн, присоединившись к ней на верху лестницы.
– Собственно говоря, вам следовало бы осыпать меня поцелуями благодарности. Вот она я – прекрасная молодая вдова, позволившая вам сопровождать меня повсюду. Ведь не будь свет убежден в том, что вы вступили во внебрачную связь, он бы подумал о вас самое худшее.
– Что я не прочь жениться?
– Что у вас сифилис, – парировала она.
– Ваша благовоспитанность не перестает меня шокировать, – язвительно молвил он.
Имоджин ухмыльнулась. Она ощущала бодрость, которой не испытывала уже многие месяцы. Было в шутливой пикировке с Мейном нечто такое, отчего жизнь казалась не столь безнадежной. А ее горе – не столь неизбывным.
– Напускное благонравие вам не к лицу. Коль скоро свет убежден, что нас связывают любовные узы, то почему вы даже ни разу меня не поцеловали? Вы не находите меня желанной?
– Вы воплощаете в себе все, что есть желанного, как вам прекрасно известно. – Он бросил взгляд поверх ее головы и кивнул, приветствуя кого-то из своих знакомых. – Но неужели нам действительно надобно обсуждать недостаток сердечности в нашей дружбе именно в данный момент?
Имоджин огляделась вокруг. «Олмак» был заполнен людьми, которые явно восприняли их приезд с глубоким интересом. Она широко улыбнулась Мейну:
– Все важное должно обсуждаться на виду у всего света. Тогда людям не придется пускать в ход свое собственное воображение.
– В таком случае мне бы хотелось заметить, что никто пока до конца не убежден в том, что у нас с вами роман; в сущности, они не знают, что о нас и думать, чем и объясняется их интерес.
– Люди всегда верят в самое худшее, – сказала Имоджин, – в особенности если речь идет о молодых вдовах. Да что далеко ходить, Гризелда поведала мне об очаровательной балладе, в припеве которой утверждается, что если вы желаете поухаживать за вдовой, то вам надобно спустить бриджи.
Она пропела ему несколько строк.
– Уверен, за нашими спинами сейчас ведется очень много разговоров, – сказал Мейн. – И их будет еще больше, если вы будете петь сколько-нибудь громче. Юным леди, даже вдовам, не пристало знать подобные стихотворения. Я буду вынужден поговорить с сестрой о том, чтобы она устрожила присмотр за вами.
– У меня вошло в привычку особо не тревожиться по поводу того, что люди говорят за моей спиной, – ответила Имоджин. – Не то я могу возгордиться.
– Довольно умно, – молвил Мейн, подняв бровь. Она хихикнула.
– Я услышала это в одной пьесе.
– Что ж, вам, безусловно, грех жаловаться на свою репутацию. Вы были на верном пути к полному позору, когда я взял вас под свое крыло. А теперь взгляните на себя: о вас положительно судачит весь город, и все потому, что вы постоянно даете мне отпор. Если б только они знали правду!
– Я определенно снова дам вам отпор сегодня вечером: это вызывает такое оживление! Было бы жестоко с моей стороны не воспользоваться этим. Возможно, вам стоит пригласить меня на вальс.
– Только не надо снова давать мне пощечину, – попросил Мейн. – Жаль, что я вообще это предложил. Кажется, мне до сих пор больно прикасаться к челюсти.
– Обещаю, никаких пощечин, – сказала она, просунув руку Мейну под локоть и прильнув к нему.
– Дайте-ка я догадаюсь, в комнату только что вошла леди Блекшмидт?
Она улыбнулась ему ослепительно нежной улыбкой.
– Нет.
– Ваша сестра Тесс? Имоджин рассмеялась.
– Нет! С какой стати мне вздумалось бы поражать Тесс своими нежными чувствами к вам?
Мейн остановился.
– Проклятие, Имоджин, почему вы не сказали мне, что Рейф намеревается сегодня приехать в «Олмак»?
– Я понятия об этом не имела до этого момента, – ответила она, глядя, как ее бывший опекун пробирается сквозь толпу танцующих прямо к ним. – Вообще говоря, это весьма странно с его стороны. Мне казалось, Рейфу не нравится «Олмак», вы так не считаете? Здесь даже не подают спиртное.
– Я собираюсь рассказать ему правду, прежде чем он убьет меня, – заявил Мейн.
– Нет, ни в коем случае! Меня не особенно волнует то, что вы ведете себя со мной как пуританин, но я сгорю со стыда, если вы откроете это остальным, в особенности Рейфу!
– В этом нет ничего постыдного, – возразил Мейн. – Рейф преисполнится благодарности, узнав, что его самый близкий друг вовсе не совратил его подопечную, в особенности когда эта самая подопечная овдовела всего семь месяцев тому назад.
– Шесть, – поправила его Имоджин. Он посмотрел на нее сверху вниз.
– А сколько дней?