Это были его последние слова. Он захрипел. На крик князя прибежала госпожа. Пораженная ужасом, она взвизгнула и бросилась обратно в свою комнату. Услышав ее голос, я вспомнил, что есть еще кому мстить, и кинулся за нею. Вбежав в ее комнату, я увидел, что она обнимает сына, закрывая его своим телом.
— Нодар, убей меня, но пощади моего Гиго, он невинен перед тобой! — взмолилась княгиня.
— Не убивай меня, я тебе ничего не сделал! — повторил мальчик.
Но я был глух к их мольбам. Опьяненный видом крови, я заколол сына на глазах у матери, а затем прикончил и ее. Потом выбежал во двор, вскочил на коня и ускакал. К вечеру меня настигла погоня. Но никто из гнавшихся за мною не попытался задержать или убить меня. Напротив, они же и посоветовали мне бежать в Ахалцихе. Я послушался совета и на третий день был уже там. В Ахалцихе я немедля явился к муфтию и выразил желание принять веру пророка. На другой день я торжественно отрекся от Христа и принял магометанство. Местные турецкие вельможи осыпали меня подарками. Они посоветовали мне отправиться в Стамбул и записаться в янычары. Я поехал туда и сделался янычаром. Должен тебе сказать, что жизнь моя внешне сложилась прекрасно. Но что творилось в моей душе — об этом знал только бог.
Убийца невинного ребенка, вероотступник!. Совесть не давала мне покоя и доныне терзает меня. На пиру или в бою — где бы я ни был — перед моими глазами всегда стоит окровавленный мальчик и укоризненно говорит мне: «Что я тебе сделал, зачем ты меня убил?»
Сколько раз я искал смерти в сражении! Сколько раз очертя голову бросался в гущу боя, стремясь расстаться с постылой жизнью! Но пуля врага не настигала меня. Вместо того чтобы найти смерть, я приобрел славу бесстрашного бойца и скоро сделался сотником.
Совесть по прежнему терзала меня. В надежде забыться, я занялся торговлей и изрядно разбогател. Все же и это не избавило меня от угрызений совести.
— Боже, простятся ли мне когда-нибудь мои прегрешения? — сказал Осман-ага тихо, задумался и потом сам ответил: —Тайный голос говорит мне, что нет.
— Бог милостив, — сказал Дурмишхан. — Я слыхал, что всякое прегрешение будет прощено, если раскаяться от всего сердца.
— Нет, не может быть мне прощенья, — в раздумье проговорил Осман-ага. — Не дождаться мне его.
— Не отчаивайся, милосердие божье безгранично, — повторил Дурмишхан.
— Эх, довольно!.. Прости, если я тебе наскучил, — с грустной улыбкой сказал Осман-ага и приказал своим слугам готовить коней.
— Ты поедешь с нами? — спросил он Дурмишхан Дорогой поговорим о твоем будущем.
— Я готов за вами следовать.
Через несколько минут они сели на коней и отправились в путь… Вот и все. «Горе я оставил там, радость принес сюда» [7]…
— О, не тебе бы рассказывать эту историю, — сказали друзья Алекси, когда он кончил.
— А кому же?
— Князю-либералу!
Князем-либералом мы называли Л. Д., потому что он был ярым сторонником освобождения крестьян и первым узнавал все, что касалось отмены крепостного права.
— Пусть он рассказывает завтра.
— Итак, завтра князь-либерал! Приготовься, князь; только, сделай милость, обойдись без высокопарных фраз.
— Вы мне так надоели, что я ни слова не скажу о крепостном праве, — ответил князь-либерал.
Глава четвертая
— Кум, решайся, говорю тебе, нечего раздумывать!
— Гм, гм… Эй, жена, поверни-ка шашлык, видишь — совсем обгорел.
— Да ты не увиливай, а отвечай мне!
— О чем ты, друг?
— Решайся, говорю: выдавай замуж мою крестницу!
— Да я готов, если кто-нибудь посватается.
— Вот я к тебе и пришел сватом.
— Нет, дорогой мой, за него я дочь не отдам.
— Да почему?
— А потому что, во-первых… Эх, да мало ли почему! Есть причины.
— А все же какие? Или парень, по-твоему, не годится?
— Нет, парень хорош, но… — Да брось ты эти свои «но»!
— Но ведь он без роду без племени.
При этих словах гость поморщился, словно на что-то накололся.
— Ну так что ж, пусть безродный! Разве парень от этого хуже? Всего два года, как он при мне, а уже сотню червонцев нажил. Чем не молодец?
— Хорош, хорош… Но ты ведь знаешь, дочь у меня одна… Вот я и хочу найти ей подходящего жениха.
— А кто, по-твоему, ей подходит?
— Да кого бог пошлет! Хочу отдать за дворянина, хотя бы и захудалого.
Тут гость снова поморщился, словно в сердце у него что-то оборвалось.
— Что за беда, если будет не дворянин!
— Эх, кум! Дворянин — это совсем другое дело. Как бы ни был он беден, найдется все же у него хоть один слуга да одна дворовая девка. Вот и не нужно его жене самой воду таскать да тесто месить.
— А разве жене моего молодца придется самой хлеб печь? Разве он не может обзавестись слугами?
— Отчего же, только слугам ему платить придется, а у дворянина собственная дворня.
— Коли так, завтра же куплю ему крепостных.
— Ну и покупай! Бог в помощь!
— Тогда отдашь дочь?
— Не знаю. Да ведь он же безродный, кум, безродный! Я сам не без роду без племени, есть у меня и друзья и родня, и враги. Хочется мне похвастаться перед ними зятем и его родней.
— Пустое, кум! Такую свадьбу справлю, что любой княжеский сын позавидует.
— Какой же от этого прок?
— А такой, что ты на первых же порах пустишь пыль в глаза своим врагам. Потом Дурмишхан снова примется за торговлю, станет загребать золото, а с деньгами, сам знаешь, — всего можно добиться!
— Однако деньги не сделают его родовитым.
— Верно! Ну, а если самые родовитые станут ему завидовать да заискивать перед ним, лишь бы он ссудил их деньгами?
— Ох, заладил свое! Перестань, ради бога!
— А разве я не прав?
— Может быть, и прав, но для того, чтобы это сбылось, Дурмишхану понадобится много сотен червонцев.
— Найдутся у него.
— Откуда?
— От трудов своих, он парень дельный! И еще кое-откуда, об этом позволь уж мне знать! Я отдам ему половину своего состояния.
— Чего ради?
— Это мое дело. Я ведь говорил тебе, что хочу примириться с богом. Может, удастся вымолить себе прощение.
— Ох, ты опять за свое… Когда перестанешь бредить этим?
— Когда умру.
— Ради бога, оставь эти разговоры!
— А все же какой ты мне дашь ответ?
— После, после. Сначала поужинаем. Эй, кто там? Накрывайте на стол!
— Это «после» я уже целый год от тебя слышу.
— Что ж делать, дорогой кум, никак не могу решиться… Не могу, да и только!
Так беседовали между собою в рождественскую ночь в Сурами двое пожилых мужчин, сидя у камина в горнице. Один из собеседников был, как вы уже, наверное, догадались, наш знакомец Осман-ага, который, приглядевшись к Дурмишхану, сделал его своим приказчиком; второй же был сурамский крестьянин, по имени… Но на что нам его имя?
Сели ужинать. Первым уселся за стол наш безыменный хозяин дома, затем его супруга и дочь и, наконец, Осман-ага.
— Ну как, крестница, хочешь выйти замуж?
— Полно, крестный, перестаньте, — стыдливо потупилась девушка.
— Брось притворяться! Ведь тебе приятно, даже когда я об этом заговариваю!
— Перестаньте, не то сейчас уйду, — сказала девушка, хлопнув себя рукой по колену.[8]
— А если бы ты знала, какого я тебе жениха добыл!
— Провалиться ему! Не надо мне мужа.
— Почему?
— Потому что не надо.
— А все-таки? — Не собираешься же ты постричься в монахини?
— Нет.
— Так почему же не хочешь замуж?
— Не хочу. Я останусь с матерью.
— Так и состаришься дома? — Да.
— Ну, не надо так, крестница, все ты сердишься, — улыбаясь, сказал Осман-ага.
— Не говорите мне такого — и не буду сердиться.
— О, знаю тебя, знаю: если отец захочет выдать тебя замуж, ты, конечно, откажешься. Ну, а если я найду тебе жениха, неужели не пойдешь за него?
— Нет!
— Что ж ты все нет да нет!.. Дурмишхан, поди сюда! — крикнул Осман-ага, повернувшись к двери.