— Пойду гляну, что за люди, — сказал матери.
Старики Прокудины вечеряли.
— Садись, Спиридон, похлебай. — Спирька иногда помогал старикам, они любили его и жалели.
— Спасибо, я из-за стола. Дома ваши квартиранты?
— Там. — Старик кивнул на дверь горницы. — Укладываются.
— Как они?
— Ничо, уважительные. Сыру с колбасой вот дали. Садись, попробуй?
Спирька качнул головой, пошел в горницу. Стукнул в дверь:
— Можно?
— Войдите! — пригласили за дверью.
Спирька вошел.
— Здравствуйте!
— Здравствуйте! — сказали супруги. И невольно засмотрелись на Спирьку. Так было всегда.
Спирька пошел знакомиться.
— Спиридон Расторгуев.
— Сергей Юрьевич.
— Ирина Ивановна. Садитесь, пожалуйста.
Пожимая теплую маленькую ладошку Ирины Ивановны, Спирька открыто, с любо пытством оглядел всю ее, Ирина Ивановна чуть поморщилась от рукопожатия, улыбнулась, почему-то поспешно отняла руку, поспешно повернулась, пошла за стулом.. Несла стул, смотрела на Спирьку не то что удивленная — очень заинтересованная
Спирька сел.
Сергей Юрьевич смотрел на него.
— С приездом, — сказал Спирька.
— Спасибо.
— Пришел попроведать, — пояснил гость. — А то пока наш народ раскачается, засохнуть можно.
— Необщительный народ?
— Как везде: больше по своим углам.
— Вы здешний?
— Здешний. Чалдон.
— Сережа, я сготовлю чего-нибудь?
— Давай! — охотно откликнулся Сережа и опять весело посмотрел на Спирьку. — Вот со Спиридоном и отпразднуем наше новоселье.
— Стаканчик можно пропустить, — согласился Спирька. — Откуда будете?
— Не очень далеко.
Ирина Ивановна пошла в комнату стариков; Спирька проводил ее взглядом.
— Как жизнь здесь? — спросил Сергей Юрьевич.
— Жизнь… — Спирька помолчал, но не искал слова, а жалко вдруг стало, что не будет слышать, как он скажет про жизнь, эта маленькая женщина, хозяйка. — Человек, он ведь как: полосами живет. Полоса хорошая, полоса плохая… — Нет, не хотелось говорить. — А зачем она пошла-то? Сказать старикам, они сделают, что надо.
— Зачем же? Она сама хозяйка. Так какая же у вас теперь полоса?
— Так — середка на половинке. Ничего вообще-то… — Ну решительно не хотелось говорить, пока она там готовит эту дурацкую закуску. — Закурить можно?
— Курите.
— Учительствовать?
— Да.
— Она по кому учитель?
— По пению.
— Что, поет хорошо? — оживился Спирька.
— Поет…
— Может, споет нам?
— Ну… попросите, может, споет.
— Пойду скажу старикам… Зря она там!
И Спирька вышел из горницы.
Вернулись вместе — Ирина Ивановна и Спирька, Ирина Ивановна несла на тарелочке сыр, колбасу, сало…
— Я согласилась не делать горячего, — сказала она.
— Хорошо, что согласилась.
— Да на кой оно!.. — чуть не сорвался Спирька на привычное определение. — Милое дело — огурец да кусок сала! Верно? — Спирька глянул на хозяина.
— Тебе лучше знать, — резковато сказал Сергей Юрьевич.
Спирьку обрадовало, что хозяин перешел на «ты» — так лучше. Он не заметил, как переглянулись супруги: ему стало хорошо. Сейчас — стаканчик водки, а там видно будет.
Вместо водки на столе появился коньяк.
— Я сразу себе стакан, потом — ша: привык так. Можно?
Спирьке любезно разрешили.
Спирька выпил коньяк, взял маленький кусочек колбасы…
— Вот… — поежился, — Достали слой вечной мерзлоты, как говорят.
Супруги выпили по рюмочке. Спирька смотрел, как вздрагивало нежное горлышко женщины. И — то ли коньяк так сразу, то ли кровь — кинулось что-то тяжелое, горячее к сердцу. До зуда в руках захотелось потрогать это горлышко, погладить. Взгляд Спирьки посветлел, поумнел… На душе захорошело.
— Мечтяк коньячишко, — похвалил он. — Дорогой только.
Сергей Юрьевич засмеялся; Спирька не замечал его.
— Милое дело — самогон, да? — спросил Сергей Юрьевич. — Дешево и сердито.
«Что бы такое рассказать веселое?» — думал Спирька.
— Самогон теперь редко, — сказал он, — Это в войну… — И вспомнились далекие трудные годы, голод, непосильная, недетская работа на пашне… И захотелось обо всем этом рассказать весело. Он вскинул красивую голову, в упор посмотрел на женщину, улыбнулся:
— Рассказать, как я жил?
Ирина Ивановна поспешно отвела от него взгляд, посмотрела на мужа.
— Расскажи, расскажи, Спиридон, — попросил Сергей Юрьевич. — Это интересно — как ты жил.
Спирька закурил.
— Я — сураз, — начал он.
— Как это? — не поняла Ирина Ивановна.
— Мать меня в подоле принесла. Был в этих местах один ухарь. Кожи по краю ездил собирал, заготовитель. Ну, заодно и меня заготовил.
— Вы знаете его?
— Ни разу не видал, Как мать забрюхатела, он к ней больше глаз не казал. А потом его за что-то арестовали — и ни слуху ни духу, Наверно, вышку навели. Ну, и стал я, значит, жить-поживать… — И так же резко, как захотелось весело рассказать про свою жизнь, так сразу расхотелось, Мало веселого… Про лагерь, что ли? Спирька посмотрел на Ирину Ивановну, и в сердце опять толкнулось неодолимое желание: потрогать горлышко женщины, погладить.
Он поднялся.
— Мне в рейс. Спасибо за угощение.
— Ночью в рейс? — удивилась Ирина Ивановна.
— У нас бывает. До свиданья. Я к вам еще приду.
Спирька, не оглянувшись, вышел из горницы.
— Странный парень, — сказала жена после некоторого молчания.
— Красивый, ты хотела сказать?