Целую вас обоих, дорогие мои.
Любящий тебя твой брат В. Суриков».
Следующее из сохранившихся писем говорит о глубокой набожности Василия Ивановича.
«Милые и дорогие мои мама и Саша!
Письмо твое, Саша, я получил, где ты пишешь о сарае сгоревшем. Что же делать, Саша? Нужно благодарить только Господа Бога, что дом остался целым! И в этом Его великая милость. Могло быть хуже. Вообще покорность воле Божьей есть самое верное и лучшее утешение. Бог даст, летом можно новый построить. И построим общими силами, а ты не отказывайся и на себя через меру не взваливай. Только, если раньше меня начнешь строить, освяти место. Отца Василия позови.
Я думаю, как вы оба перепугались! Хорошо, что еще не ночью, внезапно. Я все более и более убеждаюсь, чтобы переехать к вам на житье. Только мне много будет хлопот по продаже моего имущества: мебели и прочего. Если ехать, то кровати надо везти с собой. Уложить же можно что взять в ящики — самовар, рукомойник, кастрюли, — все дома пригодится. Ты, брат, мне посоветуй, как поступить с этим. Что мне жаль здесь оставить, то это Лилинькину могилку — все хоть поплакать там и панихиду отслужить можно.
Не знаю, как я это перенесу.
О ней я каждое воскресенье подаю просфору. Искренно говорю тебе, брат Саша! Вот конец весны покажет, как нужно мне сделать. А больше же всего надеюсь, как Бог устроит. Я теперь всегда полагаюсь на Него и никогда не обманываюсь. Истинно говорю это. И ты с мамой так же поступай, и будьте милостивы со всеми. Наша жизнь тут не навсегда. И привязываться к земному не очень-то крепко надо.
Это показывает и наша жизнь собственная и других, если повнимательней присмотреться.
Я думаю, что у тебя, как я пишу это письмо, уже был Пассек. Я думаю, он удивился, взойдя во двор, на наше разорение. Он обещался по возвращении из Красноярска побывать у меня в Москве, проездом в Харьков.
Сегодня чистый понедельник, и я думаю с детушками говеть этим постом. Наверно, и ты с мамочкой.
Оля учится хорошо, только уж очень похудела. А Елен-чик, брат, не очень-то утруждает себя — эта больше с куклами. Но и ее надо будет отдать учиться.
Здоровы ли вы после такого переполоха? Напиши, Саша. Мы, слава Господу, все здоровы.
Целуем вас, мои дорогие…»
Судя по тексту, Суриков собрался в Сибирь навсегда. Из следующего письма художнику Василию Поленову, помеченному июнем 1889 года с указанием адреса «Палашевский пер., дом Коломейцева, кв. 29», известна и намеченная дата отъезда.
«Василий Дмитриевич!
Мне бы хотелось узнать от Вас относительно этюдов, выставляемых с 1 ноября по 1 декабря, — что это этюды творческие, т. е. для картины, или же простые, бесцельные, с натуры? Я это хотел узнать от И. С. Остроухова, да его дома нету. Если это этюды первой категории, то я оставлю их несколько. Осень-то я не буду в Москве, а буду в Красноярске, то я попросил бы Вас, Василий Дмитриевич, выставить их без рам и подрамков и просто пришпилить на стену. Да и оставил-то бы их я у Вас, если позволите. В понедельник 12-го я должен выехать, то мне желательно бы получить ответ от Вас к этому времени».
Тринадцатого июня 1889 года — дата записочки Ивану Забелину, в этот день, следовательно, Суриков еще улаживал свои московские дела:
«Многоуважаемый Иван Егорович!
Я бы очень желал, чтобы мой этюд Василия Блаженного был принят Вами как дар мой Историческому музею.
Искренне уважающий Вас В. Суриков».
Этюд — на случай невозвращения из Сибири — определен в музей, который художник почитал как главный в стране. В таком вот удрученном смертью жены состоянии и при таких жизненных обстоятельствах подарок был передан.
«Все мы под Богом ходим», — бормотал, возможно, художник, заворачивая этюд в грубую бумагу крафт. А может, и в тряпицу. Он же был хозяйственный. Потом перетянул полосками полотна, связанными в ленту, крест-накрест. Перекрестил этюд. А что, если Бог накажет его за жуткие картины, предаст болезни и смерти? Маленькие дочери с испугом в глазах, но твердо поджав губы, как старшие, смотрели на его недолгую, но часто повторяющуюся панику, похожую на озноб.
Глава 17
ПОТЯНУЛА СИБИРЬ:
«СНЕЖНЫЙ ГОРОДОК» ВЗЯТ!
После «Боярыни Морозовой» Суриков пишет «Взятие снежного городка». Схима «Исцеления слепорожденного» — прозревший смотрит изумленно, а Христос неподвижен, как изваяние, — не могла продолжаться долго. Профессиональный опыт и природный талант жаждали прорваться сквозь корку мучений. Суриков изображает на картине жизнерадостную масленичную игру, в которой присутствует отголосок эпохи покорения Сибири русскими казаками. Художник увлеченно работал над своей новой задумкой, а в это время критик Стасов писал Третьякову: «Не имеете ли вы сведений о Сурикове из Сибири? Какая это потеря для русского искусства — его отъезд и нежелание больше писать!!!»